Жителю Олешек Николаю Степанскому 74 года. Делом всей его жизни стало пчеловодство. Но пришел «русский мир» и разрушил всё, чем он жил. Сын Олег был в плену и пережил пытки, дочь Оксана погибла при обстреле. А пчелы… Он увидел, как они медленно умирали, когда пришла большая вода после взрыва на Каховской ГЭС. Историю семьи рассказывает «Новая газета Европа».
Пчелы. Мед из акации
Николай Степанский родился в селе Раденском, что в 20 км от Олешек. После школы пошел в армию, служил в Севастополе. Дальше был техникум и работа на херсонском судозаводе. Встретил Лиду, которая стала для него и любимой женой, и лучшим другом, и главным помощником в жизни. В семье Степанских родились двое детей: дочь Оксана и сын Олег.
Как и многие херсонцы, Николай работал на заводе, но сердце тянулось к другому. Как-то в разговоре с соседом он признался, что ему очень интересны пчелы, а тот порекомендовал ему выписать журнал о пчеловодстве. Это было в 1974 году. С того дня будущий пчеловод много лет выписывал журналы, читал специализированную литературу и мечтал о собственной пасеке. В 1982 году товарищ подарил Николаю два улья с пчелами, но уход за ними тогда всё же был не основным занятием, а способом проводить досуг. В девяностые годы на заводе начались массовые увольнения, и Степанский решил больше не метаться в поисках работы, а серьезно заняться пчеловодством.
Они с супругой купили в Олешках частный дом и организовали на участке пасеку. За 42 года, что Николай занимается пчеловодством, у него одновременно было максимум 150 ульев, но с возрастом стало сложнее их обслуживать, пришлось часть продать. На момент вторжения России в Украину у него оставалось 120 ульев.
— У меня была машина «ГАЗ-66», я иногда вывозил своих пчел в кузове на поля. Сын мне помогал, но он работал, а одному со временем стало сложно справляться, — говорит Николай. — У нас в Олешках с одной стороны плавни, с другой — лес, вывозили туда, где росла акация, или в степь. Мед из акации получался ароматным, прозрачным, да и спрос на него всегда высокий.
Внук. На мосту валялись оторванные руки и ноги…
24 февраля 2022 года началась война. Степанские знали, что идут российские войска, — звонили люди, живущие в селах ближе к Крыму. В девять утра уже грохотали орудия, были слышны взрывы: на Антоновском мосту шел бой. От дома Степанских до моста — менее километра. Люди собирались у соседей, делились новостями, никто не мог поверить в происходящее. Было очень страшно.
— Мой внук Слава работал фельдшером на скорой помощи, — вспоминает Николай. — В восемь утра у него закончилась смена, и он должен был вернуться домой, но его послали забирать раненых на мосту. Его не отпускали до вечера, у Оксаны, его мамы, уже была истерика. Начальница скорой помощи в Олешках дала приказ забирать абсолютно всех раненых — россиян и украинцев, военных и гражданских. К ней пришли русские военные и потребовали, чтобы медики спасали их.
По словам Славы, они не знали, кто эти раненые. Внук рассказал, что на мосту то там, то здесь валялись оторванные руки и ноги, люди с вывалившимися кишками… Там было столько мертвых людей — страшно.
Медики забирали только живых, выискивая среди трупов тех, кто подавал хоть какие-то признаки жизни.
Слава вернулся домой поздно вечером, белый как бумага. После этой затянувшейся смены фельдшер замолчал, не мог две недели есть и похудел на 13 килограмм. В начале марта он кое-как пришел в себя и снова вышел на работу.
Спустя много месяцев семья случайно узнала, что всё время, пока Слава работал фельдшером, ему приходилось возить на скорой помощи в Геническ и Армянск раненых российских офицеров. Военные взяли с него расписку о неразглашении и отпечатки пальцев. Отказаться от такой работы было невозможно.
Сын. Исчезновение. Передачи в никуда
Летом 2022 года у Николая пропал сын. Олегу на тот момент был 41 год. Это было воскресенье, Олег позвонил родителям, сказал, что едет к ним на велосипеде. Ему нужно было преодолеть около километра, но он не приехал ни к предполагаемому времени, ни позже. Родители стали его искать, но сын как в воду канул. На следующий день Николай «обратился к местному коллаборанту в надежде выяснить хоть какую-то информацию».
В то время российские силовики и военные на оккупированных территориях часто похищали людей из домов или прямо на улицах. Оказалось, что Олега забрали сотрудники ФСБ. Обеспокоенные родители поехали в местный отдел полиции. Полицейские сказали, что ничего не могут сделать, что к задержанным ФСБ они никакого отношения не имеют, но разрешили привезти передачу.
— Жена приготовила много еды: и котлеты, и колбасу, и картошку, — рассказывает Николай. — Мы понимали, что сидит Олег вряд ли один, и люди могут быть голодными, надо, чтобы многим еды хватило. Полицейские, наши же хлопцы олешковские, передачу забрали, но увидеть сына не разрешили, снова сославшись на власть ФСБ.
На следующий день Степанские снова понесли передачу. Теперь положили еще и новую одежду, с бирками. Переживали, что Олег третьи сутки в одной одежде. Так прошла неделя.
Каждый день мама и сестра носили передачи, полицейские всё брали, но обратной связи не было. Стояли в очереди таких же женщин, ищущих своих мужей и сыновей, похищенных россиянами.
Николай признается, что эти дни для них были очень страшными. Жена Лида буквально с ума сходила. Дочь Оксана несколько раз ходила в полицию. Ее весь город знал: она 30 лет проработала воспитателем в детском садике. Как сказал ее отец, «знала и коллаборантов в погонах, и детей их». Но и ей ничего не удалось узнать.
— Вокруг рассказывали истории, кто и за сколько выкупил у русских своих детей, — вспоминает отец похищенного. — Мы готовы были выкупить сына, лишь бы он в живых остался, но никто о деньгах не заикнулся.
Прошло десять дней с момента похищения Олега. Вечером соседи, по обыкновению, собрались возле двора Степанских (там Николай много лет назад установил лавочку со столиком), совещались, что делать дальше, и обсуждали последние новости. И вдруг кто-то ахнул: «Олег идет!» Велосипед катит рядом, а сам грязный и изможденный. Люди вскочили со своих мест, побежали к нему, обнимают со всех сторон, а он кривится от боли. Зашли с сыном домой, а Олег матери тихо: «Мама, дай хоть какой-нибудь еды». Оказалось, ни одна родительская передача до него не дошла.
Олег рассказал родителям, что сотрудники ФСБ остановили его на улице. Проверили телефон — ничего подозрительного. Но внимание особистов привлекла переписка с товарищем, который много лет работает дальнобойщиком и присылает фото из разных стран, где он ездит. В этот момент пришло сообщение: «Привiт, друже! Як справи?» («Привет, друг! Как дела?») Опера прицепились, мол, что это за шифровка? Олег им перевел. Они ему вроде и поверили, но на всякий случай бросили в камеру.
Растягивали за руки и ноги, пытали током
По рассказам Олега, в сутки им давали одну печенюшку и небольшую бутылку воды на всех. Сколько именно их было в камере, он точно не знает, но несколько дней людей было настолько много, что нельзя было ни сидеть, ни лежать — только стоять. Он почти не спал. Каждую ночь они слышали страшные крики людей, которых пытают.
Особенно запомнилась девушка с 12-летним сыном. Их бросили в камеру то ли за то, что она была женой военнослужащего ВСУ, то ли ее муж передавал данные ВСУ — никто этого толком не знал. Но каждую ночь ее пытали, а каждый день ко входу в полицию приходил пожилой человек, который умолял отдать ему хотя бы ребенка. Степанские не знают дальнейшую судьбу этой семьи.
Всё это время Олега не вызывали. На десятый день после похищения его вывели из камеры и увели в пыточную. Там его растягивали за руки и ноги, при этом били, повредили ребра и почки.
Пытали током и требовали, чтобы он признался, что террорист. Но Олег не согласился даже под пытками.
Когда пытали, спрашивали: «Твоя жена с ребенком выехали в Тернополь. Почему ты остался?» Родители жены жили в Копанях (село в Херсонской области), но родились на западе Украины, на Тернопольщине. Когда началась война, они сразу уехали, побоялись здесь «по-бендеровски» разговаривать. С ними подальше от обстрелов уехали жена и дочь Олега. И вот на вопрос, почему не уехал, Олег ответил: «А там таких [русскоговорящих] не любят». Следователь внимательно посмотрел на него, отдал телефон, паспорт и сказал, что он может идти.
— Куда? В камеру? — спросил Олег.
— Домой, — неожиданно прозвучало в ответ.
Олег своим ушам не поверил, но заторопился к выходу. Там ему выдали по списку изъятые вещи: велосипед, рюкзак, еще что-то. Отдали всё, кроме денег.
— Хлопцы, которые попадали в лапы орков, но чудом выходили на свободу, были всё равно постоянно под наблюдением, — рассказывает Николай. — Парни, сидевшие с сыном в одной камере, сказали ему: «Олег, прячься, иначе тебя снова сюда привезут, так просто они никого из своих когтей не выпускают». С этого дня ему приходилось постоянно прятаться то на нашей даче, то у знакомых.
Николай утверждает, что на улицах Олешек были похищены многие их знакомые. Мужчину, жившего напротив, какие-то люди в гражданской одежде сбили с ног, натянули ему черный пакет на голову, затолкали в машину и увезли в неизвестном направлении. Его пытали, хотели сделать из него террориста, а потом отпустили. Но не всем удавалось выжить. В округе постоянно находили трупы. Семейную пару, у которой был продуктовый магазин, застрелили в лесополосе. Еще одного мужчину, занимавшегося торговлей, обнаружили убитым в плавнях. Те люди, которые имели неплохие деньги, в первую очередь попали в поле зрения россиян: их грабили и убивали с первого дня войны.
Референдум. Бегство сына
Дело шло к сентябрю — приближался референдум о присоединении Херсонщины к России. Родители сказали Олегу, что нужно бежать. Все понимали, что фейковое голосование до добра не доведет, и ситуация для противников войны только ухудшится. Степанские обратились к знакомому, который вывозил людей через через Васильевку (единственный пропускной пункт с оккупированной россиянами на подконтрольную Украине территорию). Это село находится на границе с Запорожской областью.
— Мы знали, что тех, кто побывал в ФСБ, уже не выпускают с оккупированной территории, но рискнули, — продолжает Николай. — Мы с женой молились каждую минуту, час, сутки, что он был в дороге, пока сын не миновал последний российский блокпост, только после этого успокоились.
Олегу повезло: он смог проехать весь путь без серьезных проблем и воссоединиться со своей семьей. Теперь родители были спокойны за сына, и их жизнь на оккупированной территории потекла в привычном, если так можно выразиться, русле.
По словам Николая, в сентябре они наблюдали спектакль под названием «референдум». В дом Степанских приходили агитаторы с автоматами, звали на выборы. Николай с Лидой не пошли.
— Какой смысл участвовать в этом позорном спектакле? — говорит Николай. — Первое время, признаюсь, мы боялись, что нас накажут за то, что мы проигнорировали их требование, но время шло — к нам никто с разборками не пришел, и мы успокоились. Русские нарисовали в своих бюллетенях всё, что им было нужно, и без нас.
Дочь. Дыра в области сердца была такая, что кулак помещался
С первого дня войны Олешки сильно обстреливали (и продолжают обстреливать). После ноября 2022 года, когда ВСУ освободили Херсон, обстрелы участились. Вокруг Олешек — лес, где прячутся российские военные. Оттуда они стреляют по Херсону, потом туда же прилетает «обратка» от украинцев. По словам жителей оккупированных территорий, после очередного прилета россияне в отместку обстреливают жилые дома в Олешках. Потом рассказывают, что это сделали ВСУ.
— А мы что, дураки? Не понимаем, откуда стреляют? — возмущается Николай. — Я в армии служил, по звуку летящего снаряда примерно понимаю направление и дальность выстрела.
Большую часть времени Степанские, как и все их соседи, сидели в подвалах. Хорошо, что в их доме подвал был добротный и просторный. Периодически прилетало на их улицу, но люди, к счастью, не гибли.
28 декабря 2022 года пришло сообщение от Олега: он прочитал в каком-то телеграм-канале, что был прилет на улицу, где живет Оксана. Обеспокоенные родители едва дождались конца массированного обстрела, чтобы выйти из подвала. Они торопились к дочери.
Леонид Павлюченко, муж Оксаны, рассказал родителям, что их дочь убило снарядом. Металл пробил ее тело насквозь в области сердца. В их двор после обстрела сразу же приехали сотрудники ФСБ, военные и журналисты, обслуживающие оккупационную власть.
— Начали нам говорить, что смерть нашей дочери — результат обстрела ВСУ, — почти плачет Николай. — Но мы же слышали, откуда стреляли. Там неподалеку стоял танк, он хаотично палил по домам.
Оксана всегда панически боялась взрывов. Услышав их так близко, она в ужасе застыла на месте, даже не пыталась спрятаться, ее словно парализовало.
Три снаряда упали на небольшом расстоянии, а четвертый разорвался во дворе рядом с Оксаной. Одним из осколков ей пробило насквозь грудную клетку в области сердца. По словам отца, дыра была такая, что кулак помещался. Ее сын Слава был дома, он выскочил во двор, пытался помочь маме, но как медик сразу увидел, что здесь уже ничего не сделать.
Хоронили Оксану 29 декабря 2022 года. Во дворе ее изувеченного снарядами дома собрались люди. Много людей. Никто и не предполагал, что в Олешках, ежедневно обстреливаемых со всех сторон, еще осталось столько местных.
Увидев, что люди собрались на похороны, российские военные выкатили зенитку, встали метрах в ста от двора и начали над головами собравшихся палить в сторону Херсона. Николай думал, что люди испугаются и побегут.
— Но нет, ни один человек не ушел — так сильна была наша общая ненависть к тем, кто принес горе в наши дома, в нашу страну, — говорит осиротевший отец.
Потоп. «Пчелки, ну что я могу для вас сделать?»
Внуку Славе дали на работе отпуск в связи со смертью матери. В январе 2023 года позвонила начальница и сказала, что оккупационные власти требуют, чтобы все сотрудники получили российские паспорта и переоформили трудовые договоры. Слава сказал, что на работу больше не выйдет. Степанские стали жить все вместе, на довоенные запасы.
В дом дочери прилетел снаряд, разрушил крышу и стены. Зять с внуком пытались отремонтировать его с помощью старого шифера. Но как только подлатали крышу — снова обстрел. Их дом разрушился, а соседский и вовсе сгорел. Наверное, можно было ремонтировать побитые осколками дома снова и снова, но в истории семьи Степанских, да и всех жителей побережья Днепра случилась большая беда.
С момента захвата российскими войсками Каховской гидроэлектростанции постоянно шли разговоры о том, что плотину подорвут. Оставаться в Олешках было по-настоящему опасно, но Николай и не думал выезжать, что бы ни происходило.
— Сорок лет я держу пасеку, — разводит руками пчеловод. — Ну как я пчел брошу? Пчел, которые меня выкормили и на ноги подняли. Дочке дом купили, сыну — квартиру. Как их бросить? Они для меня как семья, кормилицы наши.
С 5 на 6 июня 2023 года Каховскую плотину подорвали. Эвакуацию в Олешках оккупационные власти не организовали — они даже не предупредили людей о том, что идет вода.
— Иногда я думаю, что орки и сами не знали о подрыве, потому что они прятались между Олешками и Херсоном в плавнях и на островах, — предполагает Николай. — Я потом в местных чатах видел видео, где русские сидели на деревьях, а трупы их солдат плыли по Днепру в сторону моря. Люди рассказывали, что их очень много утонуло, чуть ли не тысяча. Получается, российскому руководству не только на гражданское население плевать, но и на своих солдат — никого не жалеют.
Утром 6 июня супруги Степанские вышли на улицу. Соседи сказали, что идет вода. А потом Николай услышал журчание. Дошел до другой улицы — и точно: из прибрежного леса вода перетекала к домам через асфальтированную дорогу. Никто не понимал, насколько это серьезно, но вода прибывала слишком быстро. Люди стали собирать необходимое, кто-то выносил инвалидов из домов, чтобы перевезти подальше от реки.
— Вода пошла по моей улице и достигла двора, — говорит Николай. — Я растерялся: куда-то бежать или пересидеть на чердаке? Жена в доме собирала документы и какие-то вещи. Пока я судорожно соображал, что делать, вода заполнила подвал и достигла середины голени.
Я заторопился к пасеке. Честно скажу, я почти плакал и повторял: «Пчелки, ну что я могу для вас сделать? Открою вам хотя бы крышки ульев».
Пока пасечник обошел все ульи, пока открыл крышки, вода уже была выше колен. Вернулся к дому за женой — вода по бедро. Перетащили сумку на дорогу — пройти надо было метров 150, дорога уходила немного вверх и дальше была сухой. Потом подумал, что тяжело будет им, пенсионерам, тащить в руках вещи, и вернулся за велосипедом сына — вода была уже по грудь.
Вокруг всё затопило, пчелы кружили в панике — смотреть на это было невыносимо. Вода гудела и прибывала всё быстрее. Течение было такой силы, что унесло 200-литровую бочку, полную питьевой воды. Позже пчеловод обнаружил ее в конце огорода.
Когда Николай выбрался с велосипедом обратно к жене, еще недавно сухая часть дороги стала мокрой, а за спиной вода уже не просто прибывала, она заполняла собой пространство с ревом и такой мощью, что сбивала всё на своем пути. Асфальт ломался под ногами, и из образовавшихся трещин вода прорывалась, как из гейзера. Во дворе Степанских она в итоге достигла высоты в два метра.
Николай с женой повесили сумки на велосипед и, насколько могли быстро, покатили его в сторону поселка, где в многоэтажке была квартира их сына. Там они и пересидели весь период большой воды.
Спасение. Лодка лавировала среди трупов
Связи не было, и пару дней супруги не знали, что с их внуком и зятем. А потом в их дверь постучали: на пороге стояли Слава с Леонидом. Мужчины рассказали, что их дом затопило вместе с крышей, на поверхности осталась только дымоходная труба. Соседи, живущие в двухэтажном доме, позвали их к себе: там они и сидели на чердаке все вместе. На следующий день им смогли дозвониться знакомые, а узнав, что на чердаке сидят две семьи, приехали на моторной лодке и спасли их всех.
Убедившись, что родные в безопасности, Леонид оставил сына и ушел. Где-то он смог раздобыть лодку, позвал соседа, и несколько дней они ездили, снимали людей с крыш и чердаков и вывозили их на сушу.
Леонид рассказывал, что лодка часто цеплялась за трупы, приходилось лавировать. В этой ситуации уже никто не смотрел на мертвых, лишь бы успеть как можно больше живых спасти.
Утонули многие. На улице Степанских утонул пожилой сосед.
Погибла и знакомая семья: мужчина после инсульта почти не вставал, за ним ухаживала престарелая мама — они даже из дома выйти не смогли.
— Девочка от нас недалеко жила, недавно близнецов родила, — продолжает Николай. — Я не знаю, где был ее муж, но почему-то она жила в оккупации одна с детьми. Когда начался потоп, она пыталась с двумя младенцами по лестнице взобраться на чердак, но оступилась, упала в воду вместе с малышами. Все утонули.
Ссылаясь на своего друга, работающего в городе врачом, Николай говорит, что в Олешковской территориальной громаде утонуло 1560 человек, но в это число вошли только те, чьи тела были обнаружены сразу после потопа. Тех, кого вода утащила в реку, никто не считал. При этом правду о количестве погибших до сих не говорят ни власти России, ни власти Украины. А сколько животных погибло — и вовсе счету не поддается.
После потопа. Решение об отъезде
В доме Степанских вода стояла десять дней, а в доме Леонида и Славы — больше месяца. Когда Николай с женой пришли в свой двор, везде на деревьях сидели пчелы. Ульи были перевернуты и разломаны, вода сбила их с места, крутила, как в водовороте. Молодые пчелки и матки утонули, начали гнить — вонь была страшная. А без маток и взрослые пчелы со временем погибли.
— [До прорыва Каховской ГЭС] я ежедневно взвешивал, сколько меда уже принесли пчелы, — вздыхает пасечник. — На момент потопа почти в каждом улье было по 40 килограмм меда. 120 пчелиных семей, в каждой по 40 кг меда — и всё это растворилось в воде.
Двери в дом разбухли, пришлось их выламывать ломом. Внутри ничего не уцелело: всё было покрыто черной тиной, стены и потолок обвалились, вся мебель разбухла, диваны были сдвинуты с мест потоком воды, а большой и тяжелый холодильник и вовсе лежал на боку. Утонула и их почти новая машина, и мотоцикл сына, и вся техника и инструменты, которые Николай использовал в пчеловодстве.
Степанские решили выезжать. После потопа на их улице осталась пара человек. У одного жена — лежачий инвалид, им не по силам было куда-то ехать. Также остался пожилой сосед из дома напротив, тоже инвалид.
— Мы собрались в дорогу, а тут новость: город закрыли на выезд и въезд, — продолжает Николай. — То ли из-за возможной эпидемии, связанной с антисанитарией и незахороненными трупами, то ли боялись, что информация из города утечет. Не знаю.
Трое суток супруги с зятем и внуком просидели в квартире, не понимая, что делать. Их спас неожиданный телефонный звонок. Бывшая начальница Славы из скорой помощи решила узнать, как у него дела, как семья пережила потоп.
Внук рассказал, что они не могут выехать из города. «Соберитесь и ждите меня, я вас сейчас вывезу», — живо отреагировала женщина.
Вскоре она вместе с водителем подъехала к дому, забрала Славу с семьей и повезла через Раденское в Копани (30 километров от Олешек). По пути они проехали через село Саги. По словам Николая, его просто нет — ни одного дома. Всё, что не разбомбили, унесла вода. Примерно через час Николай и его близкие выехали из зоны активных боевых действий.
Через Крым по России — до границы
— Приезжаем в Копани — Клондайк: никакой войны нет, рынок бушует, товары — какие хочешь, людей — море, торгуются, смеются между собой, — удивляется Николай. — Среди людских потоков ходят солдаты, тоже торгуются, шутят, что-то покупают. Это был шок. Мы в Олешках боялись на рынок пойти, потому что иной раз пойдешь, как жахнет где-то рядом — люди врассыпную.
Семья остановилась у родственников в Великих Копанях, но «сидеть на шее у людей в такое время постеснялись» и двинулись дальше. Заплатив перевозчику по 2,5 тысячи рублей за каждого, 17 июня они приехали на микроавтобусе к границе между Херсонской областью и Крымом. Пограничный контроль прошли без проблем, хотя боялись за внука и зятя. Повезло, что в тот момент многие люди уезжали с затопленных территорий через Крым, и работы у пограничников и без них было много.
За пограничным пунктом их и других пассажиров ждал большой автобус. Все заплатили по 350 долларов и отправились в путь. Проехали любимый многими Крым, где не бывали с 2014 года, и добрались до Краснодарского края. Смотрели из автобуса, выходили на автозаправках и удивлялись: словно украинские села вокруг — те же хаты и люди, разговаривающие на смеси русского и украинского языков. За окном зеленые виноградники и ухоженные поля — всё так же красиво, как на Херсонщине.
А заехав в Брянскую область, пассажиры были потрясены: всё заросло бурьяном, грязь, мусор, вместо мощеных дорожек к хатам просто протоптаны тропинки среди сорняков, крыши темных деревянных домов накрыты чем-то черным вроде рубероида: «Это даже не прошлый век, позапрошлый!»
— Три дня мы ехали по территории России, иногда останавливаясь на автозаправках, чтобы перекусить и сходить в туалет, — продолжает Николай. — Мы старались не есть и как можно меньше пить, чтобы не хотелось в туалет.
На латвийскую границу приехали к полудню 20 июня. Пассажиры вышли, автобус уехал.
— Стоим, присесть негде, — продолжает пенсионер. — Ждем час за часом. Российские пограничники ходят, пьют кофе, общаются между собой, никого не пропускают.
Спрашивать их ни о чем нельзя, и отходить с того места, где мы стоим, нам тоже запретили. Людей собралось очень много, всё это время они подъезжали и подъезжали.
Через СССР — на Тернопольщину
Через 12 часов ожидания украинцев стали по десять человек вызывать на досмотр. Когда подошла очередь Степанских, Николая пропустили без лишних вопросов (из-за возраста), интересовались только, чем он занимался в Украине. А вот жене, зятю и внуку пришлось заполнять анкеты, где были вопросы обо всех местах проживания начиная с рождения. Лида написала в своей анкете большими буквами «СССР», и пограничнику этот ответ, похоже, понравился: он женщине даже улыбнулся.
— Пограничники спрашивали, получаем ли мы российскую пенсию, оформили ли паспорта и жилищный сертификат, — продолжает Николай. — Мы врали, что документы сдали на оформление, но не успели получить. Нас знакомые предупредили, чтобы мы обязательно так отвечали, иначе пограничники с подозрением относятся, идейных ищут. Они спрашивали, где наши дети, мы молчали, что дочь уже погибла от их снаряда, отвечали, что они остались дома.
Пограничники проверили вещи и, махнув рукой на кнопочные телефоны, пропустили пожилых супругов, а Славу и Леонида развели по кабинетам. Прошло несколько часов, зять вернулся, а внук — нет.
— Каждая минута ожидания для нас была наполнена таким страхом, словами не передать, — признается Николай. — Утром пришел измученный Слава. Господи, как мы были счастливы, что он жив и на свободе. Многого он не рассказал, он вообще молчаливым стал с того первого дня на Антоновском мосту, но сказал, что ему много обещали: и квартиру, и работу с хорошей зарплатой, только бы он остался в России. Он уперся, и его всё-таки выпустили.
Спустя сутки после высадки из автобуса семья Степанских подошла к латвийской границе.
— Это уже Латвия? — спросил Николай офицера в окошке.
— Да.
— А я думаю, почему вдруг стало легче дышать.
Потом снова автобус и долгая дорога в Польшу, но ощущения были уже иными. Здесь украинцев больше никто не называл врагами или ждунами, относились дружелюбно.
В варшавском лагере для беженцев Степанских приняли хорошо. Они наконец-то смогли поесть, еда была невероятно вкусной. Двое суток они отъедались и высыпались в лагере. Николаю позвонил брат, много лет живущий в Европе, звал к себе, но они с Лидой решили, что всё же хотят жить в Украине, и поехали к семье сына в Тернополь.
— Наш внук остался в Европе, — признался Николай. — Мы побоялись, что его призовут в армию. Пусть меня многие осудят, но я так скажу. Эта война забрала у нас много. На материальные потери я плевать хотел, а вот ребенка нам с женой уже никто не вернет, поэтому пусть хотя бы сын Оксаны живет. Слава — единственное наследие нашей дочери. Вот уже год Оксана — наша непрерывная боль.
Говорят, время лечит — ничего оно не лечит. Ни одного дня еще не было, чтобы моя жена не плакала по убитой дочери. Ни одного дня!
Теперь супруги Степанские живут на Тернопольщине. Как временно перемещенные лица получают с женой по 2000 гривен (4700 рублей) в месяц. Им, по словам Николая, повезло арендовать дешевую квартиру: три тысячи они платят хозяйке и три тысячи за коммунальные услуги. Получается, полностью отдают оба пособия для беженцев и половину пенсии Николая. С момента приезда на Западную Украину, с 26 июня прошлого года, они ни разу не получали гуманитарную помощь — ее просто нет.
— Я страшно скучаю по пчелам, поэтому сразу нашел местных пасечников, познакомился с ними и с удовольствием езжу к ним на пасеку помогать, — говорит пчеловод. — В благодарность они дали нам одежду и продукты питания.
«Там наш ребенок в земле остался»
— Когда началась война, никто не верил, что люди по-настоящему будут убивать друг друга, что наших детей будут зверски пытать, — вспоминает Николай. — Российская пропаганда постоянно вещала, что мы братья, один народ. Ну какие мы братья после этого? Война, как лакмусовая бумажка, показала, кто чего стоит.
Николай еще как-то может оправдать инвалидов, которым пришлось совсем туго, и они брали у россиян помощь по 10 тысяч рублей. Летом 2022 года украинскую пенсию перестали получать те, кто до войны получал ее наличными через почтовое отделение: доставить ее было технически невозможно. Несмотря на это, семья Степанских отказалась брать деньги у оккупационной власти, хотя им предлагали.
— Мы приняли решение: эти деньги мы не возьмем, они пропитаны кровью наших воинов, наших мирных людей, погибающих при обстрелах, — говорит пенсионер. — Но некоторые соседи буквально бежали за подачками, хотя сами были людьми небедными. И чем богаче человек был, тем больше он старался урвать у новой власти. Они оформляли пенсии, паспорта, материальную помощь. Мой сосед — 52-летний майор на пенсии — побежал к русским за деньгами. Я ему говорю: ну что же ты унижаешься? Ты получаешь 12 тысяч гривен пенсии. Тебе мало? А он мне в ответ: «А что мне дала та Украина?» Продажными люди оказались.
Всю жизнь рядом жили, общались, даже не предполагал этого. Гуманитарку хватали как ошалелые… И что? Всё, что они себе дармовое нагребли, утонуло.
После отъезда Степанских к их дому в Олешках подогнали армейский «Урал» и вывезли не только технику, но даже одежду и посуду. Из мастерской — инструменты и станки. Из гаража — машины, несмотря на то, что они тонули. Николай попросил соседа посмотреть, осталось ли хоть что-то в их доме. Тот сходил, звонит: «На веревке развешаны твои трусы — сохнут».
Николай признается, что всё это время, как они поселились на Тернопольщине, его не покидает странное ощущение, словно он живет в какой-то другой Украине, в которой нет никакой войны. В магазинах всё есть, люди ходят на работу. Отдыхают в кафе, смотрят новые фильмы в кинотеатрах, гуляют в парках. В это же время он слышит в телефонной трубке голос своего друга, оставшегося в Олешках. Тот рассказывает, что еды почти нет, питьевой воды тоже нет. Раньше российские военные привозили воду, а теперь не возят. Больше нет и гуманитарки. Жена друга получает российскую пенсию, на эти деньги они втридорога покупают на рынке продукты, которых хватает лишь на то, чтобы не умереть от голода.
— Мы только тем и живем, чтобы быстрее закончилась война и мы смогли вернуться домой, — вздыхает Николай. — Знаю, что Антоновский мост разбит и на транспорте не проехать. Но, думаю, будут лодки ездить или паром, или понтонная переправа заработает. Что угодно — лишь бы на родную землю ступить. Понимаете, нам с Лидой туда очень нужно, там наш ребенок в земле остался.
