Лиман — один из двух городов Донецкой области, которые украинской армии удалось освободить за время полномасштабной войны. Город был в оккупации пять месяцев — с мая по октябрь 2022-го. За это время Россия успела создать здесь оккупационную администрацию, куда пошли работать несколько десятков местных жителей. Часть из них сбежала вместе с российскими войсками, но некоторые остались и стали подозреваемыми по делам о коллаборационизме.
Журналист «Ґрат» Алексей Арунян встретился с ними в СИЗО и побывал в самом Лимане. В большом репортаже он рассказывает, что осужденные думают о своем поступке, как их деятельность оценивают в городе и как наказывают. А еще исследует, где проходит граница между предательством и попыткой выжить в сложных обстоятельствах.
«Ко мне присматривались»
В конце апреля 2022 года российская армия с боями приближалась к Лиману. Город обстреливали все чаще. Сотрудница управления труда и соцзащиты населения Людмила Сорока поняла, что дома оставаться небезопасно, и принялась искать убежище вместе с двумя сыновьями.
«Подвал нашего дома хиленький. И нас пригласили на соседнюю улицу. Там очень хороший подвал. Мы там были с двумя сыновьями, невесткой и соседями», — вспоминает Людмила — голубоглазая шатенка средних лет.
Мэрия объявила эвакуацию, но семья Сороки осталась в городе. По ее словам, они не выехали из-за того, что у невестки была лежачая больная бабушка.
«Она не могла выехать ничем кроме специализированного средства. Очень долго мы не могли добиться, чтобы ее вывезли. Потом ее все-таки вывезли, а на следующий день мы тоже попытались, но уже было очень опасно, испугались, что машину расстреляют», — говорит она.
В течении месяца Сорока, как и большинство лиманцев почти безвылазно жили в подвалах и выходили только, чтобы приготовить еду на костре и набрать воды. Электричества и газа в городе не было.
23 мая украинские военные отступили из города, и в Лиман вошли российские войска. Вскоре взрывы утихли, и Сорока вернулась домой. Город было не узнать: почти все дома были разрушены или повреждены. Света, газа, воды по-прежнему не было, как и работающих магазинов и аптек. Работать Людмиле тоже было негде.
Ее управление, как и вся мэрия пустовали. Еще в апреле мэр города Александр Журавлев эвакуировал большинство своих сотрудников в Днепр. Сам он покинул город в последний день перед оккупацией вместе с украинскими войсками.
В Днепре городская администрация продолжала работать дистанционно. Чиновники создали гуманитарный штаб и помогали лиманцам, которые эвакуировались. До оккупации в Лимане и селах, входящих в Лиманскую громаду, проживало около 23 тысяч человек. По оценкам Журавлева, около 20 тысяч из них выехали.
Тем временем Россия занималась в Лимане созданием оккупационной администрации. Глава самопровозглашенной ДНР Денис Пушилин поручил заняться этим чиновникам из Енакиево, которую «ДНР» оккупировала еще в 2014 году.
В июле Людмила Сорока узнала, что в Лиман приехали сотрудники службы занятости «ДНР» и предлагают местным жителям работу. Женщина поспешила в лиманский исполком. Оказалось, что енакиевцы нанимают разнорабочих, чтобы расчищать улицы от завалов после боев и обстрелов. За эту работу они обещали 11 500 рублей, это около 4 тысяч гривен. Сорока нуждалась в деньгах и согласилась.
«Мы каждое утро приходили к администрации, отмечались и ожидали задания, что мы сегодня должны сделать. У нас был свой бригадир. Получали свой участок работы и отправлялись туда. Я убирала улицы, а потом мне предложили здание соцзащиты, в котором я работала», — вспоминает Людмила.
До оккупации Сорока работала в управлении труда и соцзащиты населения на протяжении 19 с половиной лет — занималась начислением зарплат сотрудникам. Теперь у нее были другие обязанности — ремонт и уборка здания управления, которое, как и большинство домов в Лимане, пострадало от обстрелов.
Однажды туда приехали сотрудники енакиевского управления соцзащиты и там познакомились и разговорились с Сорокой.
«Они узнали, что я бывшая работница соцзащиты, и пригласили меня работать в администрацию, помогать принимать людей. К тому времени российская администрация назначила материальную помощь каждой семье в размере трех тысяч рублей. Люди приходили точно так же, как и при Украине, оформляли пособия. Они приносили документы, а мне нужно было эти документы проверять и оформлять. Формально я так и осталась разнорабочей, но была прикомандирована к новому месту, — вспоминает Сорока. — Как я впоследствии поняла, по-видимому, ко мне уже тогда присматривались».
«Я стала частью этого»
В середине июля главой оккупационной администрации Лимана назначили Александра Петрыкина, который до этого был вице-мэром в оккупированном Енакиево. Он вместе с другими чиновниками принялся создавать администрацию и подбирать кадры.
Вскоре вызвал Людмилу Сороку и предложил возглавить управление соцзащиты. Поначалу она отказывалась. Но не из-за нежелания работать на «ДНР», а из-за боязни ответственности.
«В течении недели у нас, наверное, были прения. Я никогда не работала начальником, для меня это все было новое. Я работала себе в бухгалтерии и работала. А тут нужно было создать предприятие. Я понимала, что это не мое, что это большая ответственность. Меня целую неделю психологически обрабатывали в плане уговоров», — рассказывает женщина.
В итоге 4 августа Сорока все-таки согласилась. Говорит, верх взяло то, что многим людям нужна была помощь.
«Люди выходили из подвалов, из бомбоубежищ. Пенсионеры могли хотя бы в пенсионный фонд обратиться, а рабочие — только в соцзащиту. Для этого нужно было организовать управление. Я согласилась с условием, что я организовываю управление, а потом с этой должности ухожу. Ну не мое это», — поясняет она свое решение.
Сорока принялась за работу: наняла около 15 человек в управление, часто выезжала в Енакиево и зарегистрировала там управление. Подчиненные Людмилы начали прием документов на выдачу российских пособий и материальной помощи.
Сорока не считает, что своим участием в оккупационной администрации наносила вред Украине и помогала устанавливать власть «ДНР».
«О „Донецкой Народной Республике“ мы слышим уже девять лет. Это не было новшеством. Я стала частью этого не по собственной воле, так случилось, что мы оказались не в том месте проживания. В этом злополучном Донбассе, который всем стоит поперек горла», — рассуждает она.
В начале сентября украинские войска начали прорываться к городу. Оккупационные власти решили эвакуировать администрацию, но Людмила уезжать отказалась.
Через два дня, 1 октября, город освободили украинские военные.
«Мы не знали, доживем ли до утра»
Через два дня к дому Сороки подъехали две машины с оперативниками СБУ.
«Спросили: „Знаете, почему мы к вам приехали?“ Я говорю: „Знаю, из-за работы“. Они: „Ну, собирайтесь“. Я не сопротивлялась, я прекрасно понимала, что происходит и почему», — рассказывает Людмила.
Сотрудники спецслужбы увезли Сороку в здание полиции и допрашивали около четырех часов. Она рассказала им про то, как увольнялась и Петрыкин подписал акт о передаче денег. Оперативники попросили отдать акт им.
«Я попросила разрешения у СБУ, можно ли младший сын на свой телефон сфотографирует акт. Потому что я не знаю, какая будет дальше ситуация. Не дай Бог, та сторона опять вернется. Я не знаю, что стало с теми деньгами, которые я отдала. Я могу попасть в тюрьму уже за хищения. Сын сделал фотографию», — говорит Сорока.
Вскоре 20-летний сын Людмилы пошел за водой в соседский двор и наткнулся там на полицейских. Они стали его проверять и нашли в телефоне акт с подписью Петрыкина, который тот сфотографировал.
«И все, моего ребенка увозят. В течение часа его не было. Потом подъезжает машина, он вылезает. Оказалось, он был в полиции и допрос был с пристрастием. Без побоев, но жестко», — вспоминает Сорока.
Вечером к ней домой приехал старший сын. Чуть позже к дому снова подъехали две машины с полицейскими.
«Ребята были пожестче, чем СБУ. СБУ — это еще мягко. Автоматом в дверь, мат перемат. Открываю калитку. Говорят: „Собирайся!“ Я говорю: „Куда? Сын только вернулся из полиции, а я должна завтра снова идти на допрос к СБУ“. Мне в ответ красивой бранью: „Я тебе еще должен объяснять, ты кто такая?“» — вспоминает Сорока.
Вместе с двумя сыновьями ее снова забрали в отделение полиции и оставили ночевать в камере.
«Света нет, нигде ничего нет, окна выбиты, октябрь месяц, очень холодно. Нас запирают, и мы не знаем, что нас ожидает, доживем ли мы до утра. Это очень страшно. У старшего сына начинаются проблемы с сердцем, он сердечник», — при этих воспоминаниях на глазах Людмилы выступают слезы.
Утром полицейские еще раз допросили Сороку и двоих сыновей и отпустили.
5 октября сотрудники СБУ снова приехали к ней и на этот объявили подозрение в коллаборационизме — занятии руководящей должности в оккупационной администрации часть 5 статьи 111−1 Уголовного кодекса. Они увезли Сороку в Днепр, где Октябрьский районный суд отправил ее в СИЗО на два месяца.
Пока что Сорока — самая высокопоставленная сотрудница оккупационной администрации Лимана, которую удалось задержать. Мэр Петрыкин, его заместитель, управляющая делами, начальники остальных управлений сбежали вместе с российскими войсками, не дожидаясь освобождения города. Их также судят за коллаборационизм, но в отличии от Сороки заочно.
«Надеялась, что будет условка»
За занятие руководящей должности в оккупационной администрации предусмотрено от пяти до десяти лет. Людмила Сорока надеялась, что получит в суде условный срок.
«В конце феврале было продление ареста, и после заседания прокурор мне четко дал понять, что никакой условки не будет. Я была в шоке», — вспоминает Сорока.
Через две недели к ней в СИЗО пришли следователь и прокурор и предложили заключить соглашение. По его условиям, Людмила признает вину и получает минимальный срок — пять лет колонии. Следователь сказал, что если Сорока не пойдет на сделку, она получит минимум восемь.
В итоге Сорока согласилась на сделку. Заседание суда назначили на следующий день.
«Очень много готовилась, что сказать в свою защиту, почему я здесь. Но все оказалось гораздо прозаичней. Прокурор зачитал соглашение, передал судье. Судья спросил, согласна ли я. Я ответила „да“. Судья удалился в совещательную комнату, вернулся и объявил приговор: пять лет колонии. Вот и весь суд», — вспоминает Сорока.
Она говорит, что на суде признала вину, только чтобы получить меньший срок. На самом деле она не считает, что совершила преступление.
«Что я сделала вредного для Украины? Я работала для людей. Я ничего не сделала, чтобы подорвать экономику Украины, кого-то убить или что-то там такое сделать. Я сама выживала и пыталась помочь выжить другим. Вот и все мое преступление», — говорит она.
Кроме Сороки за занятие руководящих должностей в оккупационной администрации были задержаны еще трое жительниц Лимана, которые возглавляли отделы в ее управлении. Одна из них также получила пять лет колонии.
На суде адвокат по видеосвязи сказал Сороке, что ее семья подала заявление на ее участие в обмене заключенными с Россией. «Ґрати» пытались уточнить так ли это у ее сына, но он отказался отвечать. Для Людмилы новость от адвоката стала неожиданной, но она говорит, что готова на обмен.
«Я не хотела никуда уезжать. Мы надеялись, что будет условка, и я буду здесь со своей семьей. Но стране такие как я не нужны… Лучше я буду там подметать улицы, чем тут сидеть пять лет в тюрьме», — поясняет она.
То, что Сороку обменяют — пока что маловероятно, Россия и Украина редко обмениваются гражданскими лицами.
«Воровать не умею, умею только работать»
Тучный загорелый мужчина заходит во двор частного одноэтажного дома в северной части Лимана. Это 37-летний Евгений Клесов. До оккупации он работал техником на шиномонтаже.
Дом, возле которого мы встретили Евгения, принадлежит его брату, уехавшему еще до оккупации. Захватив город, россияне заехали сюда на БТР, снесли угол здания, взломали двери и жили тут несколько дней. Об их визите до сих пор напоминает буква Z, которую они нарисовали черной краской на внешней стене дома. Клесов пытался закрасить символ, но его все равно видно.
«Я захожу, а на полу куча кирпичей, двери взломаны, — вспоминает Евгений. — Я водителю БТР со злости говорю: „Ты, тракторист, что ездить не умеешь?!“ А он мне: „А ты вообще кто такой?“ Я говорю: „Хозяин дома“. Не буду ж говорить, что не моя хата, а брата», — рассказывает Евгений.
Россиянам не понравилось, в каком тоне он с ними говорит. Они пригрозили, что привяжут его скотчем к столбу. Евгений испугался и убежал.
Сам он живет в другом доме неподалеку вместе с 76-летней матерью. Она тяжело болеет и не захотела выезжать из города до оккупации, из-за чего в Лимане пришлось остаться и самому Клесову.
«У нее трубочки стоят в организме, она сама в туалет ходить не может. Ей нужен уход, уход и уход. Семья выехала, остался один я, надо присматривать. Если ее бросить, через три дня ее уже не будет», — говорит Клесов.
В первые дни оккупации российские солдаты наведались не только к брату Евгению, но и в дом к ним с матерью.
«Как-то захожу во двор и вижу, что двери нараспашку. Слышу голоса. Захожу в дом: сидит один местный и двое русских военных. Один на мать направил автомат, второй в моей комнате перерывает вещи, на столе копошится. Я говорю: «Не пойму, что происходит. Автомат опусти, женщине 76 лет», — вспоминает Клесов.
Россияне заломали ему руки и вывели на улицу вместе с матерью. Во дворе они заставили Клесова открыть гараж. Внутри увидели мотоцикл и решили его забрать.
«Я говорю: «Не отдам». И он прикладом автомата меня по голове хлобысь! Один бьет, а второй держит на прицеле пистолета. Чтобы, если рыпнусь на первого, пристрелить», — рассказывает Евгений.
Россияне отобрали мотоцикл, но через день он нашел его на соседней улице с ключами.
Как и многих других лиманцев, оставшихся в оккупации, у Клесова со временем начинались проблемы с деньгами. Его шиномонтаж разбомбили, а пенсию матери не выплачивали.
«Я понимаю: мне или под забором стоять милостыню просить, или идти воровать. Воровать я не умею, я умею только работать, чем я всю жизнь и занимался. Я не вор и не преступник», — говорит Клесов.
В июне, так же как и Людмила Сорока, он услышал, что в исполком приехали сотрудники Енакиевского центра занятости и предлагают работу. В надежде заработать Евгений тут же туда отправился.
В исполкоме Клесову как и Сороке предложили вакансию уборщика улиц. Во время собеседования сотрудница центра занятости узнала, что он недавно перенес инсульт, после чего ему присвоили третью группу инвалидности.
«Она говорит: «Мы не можем вас поставить заметать дворы и улицы, мало ли что случится. Таких как вы нанимаем сторожами». Я говорю: «А что охранять?» Говорит: «Хотите прямо здесь работать, в администрации?» Я говорю: «Да, конечно, хочу». Записали все данные, и с 18 июня я начал работать на оккупационную власть, сторожить здание, в котором сидела администрация», — говорит Клесов.
«Вы отбросы, вас стрелять надо»
В исполкоме Евгений следил за тем, чтобы оттуда ничего не стащили. Днем за порядком там наблюдали двое российских военных с автоматами. Но ночью они уходили, и Клесов оставался один и следил за имуществом. Украсть что-то оттуда было не сложно, многие окна были выбиты и заделаны пленкой. Кроме того, Клесов выполнял много мелких поручений.
«Все, кому не лень, все, кто старше сторожа, были мне начальниками, — ворчит Евгений. — Один говорит: «Иди окурки собирай, тебе все равно делать нечего». Без проблем, хожу по двору, собираю бычки. Прибегает другой: «Что ты херней занимаешься? Пошли, надо конфеты разгрузить для детей». Бегу туда. И так постоянно».
По его словам, в исполкоме всегда было очень людно. Ежедневно по 100−200 местных жителей приходили на прием — в основном, чтобы подать заявки на стройматериалы для ремонта разрушенных домов.
Евгений признается: он понимал, что, если Украина освободит город, к нему возникнут вопросы из-за работы.
«Я понимал, что придется нести ответственность. Но у меня было безвыходное положение. Я не сторонник России. Я за Украину, я всегда за нашу страну. Да, я говорю по-русски, на зато душой — украинец», — заверяет Клесов.
В сентябре, когда украинские войска подступали к городу, в исполкоме стали базироваться россияне. Клесов стал не нужен и сидел дома.
Вскоре город освободили. Через несколько месяцев к нему приехали сотрудники СБУ и забрали в отделение полиции вместе с еще одним сторожем, работавшим в исполкоме. Там следователь объявил им подозрение в «занятии должности в оккупационной администрации, не связанной с исполнением организационно-распорядительных функций» часть 2 статьи 111−1 Уголовного кодекса. Если занятие руководящей должности — это преступление, то это часть статьи про коллаборационизм имеет другой статус — проступок. За него не предусмотрено лишение свободы, только запрет на занятие «определенных должностей» от 10 до 15 лет с конфискацией имущества или без такого.
Суды могут рассматривать дела о проступках в отсутствии обвиняемого, если тот признает вину и согласен, чтобы заседание прошло без него. Следователь сообщил Клесову об этом варианте, и тот согласился.
«Они такую обстановку устроили. Говорят: «Вы сепаратисты, козлы, отбросы, вас стрелять надо». Очень нагнетающе все было рассказано. А потом чуть голову запудрили. Уже хотелось оттуда уйти и все, поэтому соглашался со всем», — рассказывает Евгений о том, как подписал документы.
Прошло несколько месяцев, от СБУ не было никаких вестей. В июле Клесов сам набрал оперативника Службы безопасности Украины и спросил, что с его делом. Тот ответил, что Индустриальный суд Днепра вынес решение еще в прошлом месяце, и скинул текст приговора в вайбере.
Оказалось, судья признал Клесова виновным и запретил ему работать в органах власти и сторожить административные здания на протяжении 12 лет. Также суд конфисковал его имущество.
«Дом не заберут, он на матери, она его на меня не переписывала. У меня из имущества — мопед и мотоцикл. Русские забрали, теперь пришли свои и тоже хотят забрать. Только за то, что я не пошел воровать и хотел прокормить себя и мать», — вздыхает Клесов.
Отношение к собственной виновности у Клесова неоднозначное. Он признает, что провинился перед Украиной и хочет понести наказание, но в то же время считает конфискацию имущества слишком суровой мерой. Впрочем, оспаривать приговор он не стал. У него нет контакта адвоката, назначенного государством, а на частного защитника у Евгения нет денег.
«Я вину признаю и отвечу по все строгости. Присудил так суд — значит пусть так и будет, чтобы моя совесть была чиста, — говорит он. — Но наказание справедливым не считаю. Это слишком серьезная мера. Я никого не убивал, не стрелял, не воровал, просто хотел выжить. Да, за то, что пошел работать на оккупационную власть, меня нужно поругать. Но конфискация имущества — это слишком».
«Решение я приняла спонтанно»
Четырехлетняя девочка играет с куклами во дворе небольшого одноэтажного кирпичного дома. Рядом в беседке, заставленной коробками с гуманитаркой, сидит ее мама, блондинка лет сорока. Это воспитательница детского сада из Лимана Светлана Петренко (имя и фамилия изменены по просьбе героини).
Четырехлетнюю дочку она воспитывает одна. Светлана развелась с мужем вскоре после ее рождения. У Петренко есть еще одна дочь — ей 18, она учится в Киеве.
Мы встречаемся в середине апреля 2023 года. Год назад, как только ситуация вокруг Лимана начала обостряться, Петренко эвакуировалась вместе с дочерьми и поселилась у знакомых в Измаиле — городе в Одесской области. В Лимане остались ее родители, которые живут отдельно. Они отказались эвакуироваться.
Жизнь в Измаиле у Светланы не заладилась.
«С людьми, у которых я жила, сложились напряженные обстоятельства. Я ехала на месяц, а пробыла там пять. Квартиры были очень дорогие. Работы там не было. У меня были небольшие подработки и все. А то, что платили переселенцам, — это совсем немного», — вздыхает Светлана.
В середине августа она приняла решение вернуться вместе с детьми домой — в захваченный Лиман. Она проехала на оккупированную территорию через пункт пропуска «Васильевка» в Запорожской области и вскоре добралась до родного города.
«Это решение я приняла спонтанно, сгоряча, посоветоваться было не с кем… Но ни для кого не секрет, что много кто возвращался в Лиман через запорожское направление. Повлияло еще то, что пугали, что у тех, кто не будет возвращаться, будут отбирать жилье и передавать людям, у которых разрушены дома», — рассказывает она.
Вернувшись в Лиман, Светлана сидела без денег, ее детский садик не работал. Петренко отправилась в управление соцзащиты за пособием для матерей-одиночек.
«И там женщина одна сказала, что в администрацию города людей набирают. Тем более, говорит, у вас высшее образование», — вспоминает Светлана.
Она пошла в исполком и устроилась в оккупационную администрацию на должность «специалиста отдела делопроизводства и обращения граждан». Это было в середине сентября, когда украинская армия уже подступала к городу. В итоге Петренко успела проработать там всего два дня.
«Когда граждане приходят на прием, я должна была выслушивать, брать заявления. Но если честно, я даже не успела въехать в суть своей работы, потому что через два дня всех экстренно собрали и сказали, что начальникам отделов и специалистов надо эвакуироваться.
Она осталась в Лимане. Никто не настаивал на ее эвакуации, так как она проработала всего два дня, и руководство в ней особо не нуждалось.
«А потом, когда город был деоккупирован, зашли ЗСУ, СБУ заехало, и ко мне начались вопросы», — рассказывает Петренко.
«Конфискация имущества — это слишком»
Сотрудники СБУ несколько раз приезжали к Светлане, увозили на допрос и вскоре объявили подозрение в занятии не руководящей должности в оккупационной администрации.
Светлана также подписала заявление о признании вины и согласилась с тем, чтобы суд проходил без ее участия. По ее словам, ей было сложно ехать на заседание в Днепр с четырехлетней дочкой.
В марте Индустриальный суд вынес ей приговор, о чем Светлана узнала случайно. Сестра Петренко наткнулась на сообщение о судебном решении, которую опубликовал местный новостной сайт.
«Она увидела новость в фейсбуке, там группа такая есть местная — «Сплетни Красного Лимана». Вот туда все сливается. Пишет мне: «Ты про себя видела?» А я говорю: «Нет». Я зашла почитала, позвонила следователям, и они мне на вотсап скинули приговор», — вспоминает Светлана.
Суд запретил ей на протяжении десяти лет занимать любые должности в органах власти и местного самоуправление. Также у нее конфисковали все имущество. В собственности у Светланы — дом, где она живет с дочкой. Следователь предупреждал ее о возможной конфискации, но Петренко все равно была шокирована. Она рассчитывала, что суд не станет отбирать единственное жилье у матери-одиночки.
«Конфискация имущества — это слишком. Хотя я признаю свою вину полностью. Если бы можно было повернуть время вспять, я бы сюда не заезжала, где-то бы перетерпела, может быть, пожила бы по хостелам, приютам. Но на тот момент не было кому меня остановить, сказать, что я поступаю неправильно», — вздыхает Петренко.
Светлана обратилась за помощью к местному частному адвокату Олегу Рогову. После полномасштабного вторжения он не выезжал из Лимана и пережил оккупацию здесь. В сентябре боевики «ЛНР» похитили его, приняв за вражеского наводчика, и жестоко пытали: сломали руку и раздробили безымянный палец прикладом автомата. После этого фалангу пришлось ампутировать, чтобы не началась гангрена.
Несмотря на личные счет с Россией, Рогов взялся помогать Светлане.
«Я считаю, что ее права ущемляются, — говорит он «Ґратам». — Я понимаю, сотрудники силовых [оккупационных] органов, к ним может быть своеобразное отношение. Потому что люди действовали умышленно, были наделены властными полномочиями. Но тут же другая ситуация. Светлана была обыкновенным секретарем, которая перекладывала бумажки. Ей надо было как-то выживать. Никто же не ставит вопрос, как можно было выживать в оккупации. Тем более что гуманитарной помощи практически не было».
Рогов поясняет: конфискация имущества — это необязательное наказание за проступок, который совершила Петренко. Если суд его решил применить, он должен обосновать, почему забирает собственность. В приговоре Светланы нет таких пояснений, и, по мнению Рогова, это нарушение.
Адвокат считает, что Светлану лишили дома незаслуженно. Ее проступок — незначительный, она проработала в оккупационной администрации всего два дня. Также суд не учел, что дом, который у нее конфисковали — единственное жилье для нее и ее маленькой дочки.
В приговоре суд написал, что конфисковывает имущество, но не указал какое. По мнению Рогова, это также нарушение, из-за которого конфискацию нужно отменить. Эти аргументы адвокат изложил в апелляционной жалобе.
Всего «Ґрати» насчитали в реестре судебных решений 18 приговоров лиманцам за занятие неруководящих должностей в оккупационной администрации. В половине случаев суды конфисковывали имущество у подсудимых. В приговорах не указано, какое имущество и в связи с чем его забирают. Кроме Светланы эти решения никто не обжаловал.
3 июля Днепровский апелляционный суд рассмотрел жалобу Рогова. Судьи согласились с адвокатом и отменили решение. Светлана была счастлива.
«Слава Богу, домик остается за мной. Спасибо адвокату, который профессионально подошел к делу, — говорит она. — Конечно, хотелось бы, чтобы у меня вообще этого пятна не было в моей биографии. Но что есть, то есть. Хорошо, что меня не посадили, имущество осталось со мной. Буду делать выводы и жить дальше».