Россия здесь не навсегда. Как в Украине наказывают коллаборантов

По мере освобождения территорий перед Украиной все острее встает вопрос, что делать с коллаборантами — людьми, которые пошли на сотрудничество с российской армией и властями. Украина судит своих граждан за помощь стране-агрессору еще с начала войны на Донбассе. После начала полномасштабного вторжения в 2022 году таких дел стало больше, появилась отдельная статья за коллаборационизм, а наказания стали жестче. Если до 24 февраля 2022 года украинские суды выносили за сотрудничество с противником около 30 приговоров в месяц, то после — более 70. Всего после 24 февраля коллаборантам вынесли более 450 приговоров по разным статьям. Точное число приговоров посчитать сложно. При расчетах «Важные истории» взяли за основу исследование издания Texty.org.ua.

После вторжения России обвиняемые в коллаборационизме украинцы стали чаще получать реальные сроки. Раньше им, как правило, назначали лишь условное наказание. За предыдущие четыре года по статьям о сепаратизме (ст. 110 УК Украины) и госизмене (ст. 111 УК Украины) к реальному сроку приговорили от 5 до 25% человек, а в 2022-м — уже более 65%.

До суда пока дошли немногие дела против тех, кто пошел на сотрудничество с Россией. С февраля по октябрь правоохранительные органы Украины завели около двух тысяч таких дел.

В марте в Уголовном кодексе появилась новая статья 111−1 (Коллаборационизм). К середине ноября суды вынесли по ней 112 приговоров. Расследование таких дел осложняет то, что многие подозреваемые в коллаборационизме до сих пор находятся на подконтрольной России территории или успели уехать, из-за чего их сложно привлечь к ответственности.

Самое строгое наказание — для военных и наводчиков

Самое тяжелое наказание предусмотрено для тех, кто воевал на стороне противника. Обычно такие дела рассматривают по статье о госизмене.

Как правило, за это судят военных из самопровозглашенных Луганской и Донецкой народных республик. Так, в октябре военного из «ДНР» приговорили к 15 годам лишения свободы. Как следует из приговора, на второй день войны он вступил в «народную милицию ДНР», после чего прошел обучение в Белгородской области под контролем российских военных. В середине марта мужчину направили в Сумскую область, где он попал в украинский плен.

Также большие сроки предусмотрены для наводчиков — тех, кто передавал закрытую информацию о местоположении и оснащении ВСУ российским военным. Например, жительницу Лисичанска, которая в Telegram передавала россиянам позиции украинских военных, суд приговорил к 12 годам тюрьмы по новой статье 111−1 УК. 28 февраля она писала неустановленному лицу: «ПТУ № 94 на кварталах завода находятся ЗСУ», через два дня это место обстреляли российские военные. В приговоре процитированы и другие переписки. Женщина признала вину и раскаялась. Такой же срок получил еще один житель Лисичанска, который раньше отбывал срок в колонии в России. Он за деньги передавал России разведданные и корректировал огонь по Лисичанску.

Если обвиняемый признался в преступлении или случайно выдал позиции ВСУ в переписке с друзьями, наказания можно избежать. Например, грузчика из Харькова приговорили к пяти годам лишения свободы за передачу информации о блокпостах и позициях ВСУ «неустановленному лицу в социальной сети spaces.it», но сразу же освободили от наказания с испытательным сроком на три года. Мужчина сам сообщил о преступлении и не отрицал вину.

Также освободили от наказания инженера-программиста из города Лозовая Харьковской области. Как сказано в приговоре, он написал в чате о местонахождении штаба ВСУ. «Допрошенный вину признал полностью и объяснил, что <…> вел переписку в мессенджере „Телеграм“ со своими друзьями детства, один из которых сейчас проживает в Российской Федерации и работает инженером на аэродроме г. Анадырь, но у которого остались родственники в г. Лозовая Харьковской области», — говорится в документе.

Что грозит учителям

По данным украинской полиции, в 19 уголовных делах фигурантами стали директора школ и учителя, которые преподавали по российским программам на оккупированных территориях. Им грозит до трех лет лишения свободы, однако приговоры пока не вынесены.

Так, в суде города Днепра рассматривают дело Ларисы Сиволап, которая до войны была профессором кафедры управления и экономики Мариупольского государственного университета. По данным следствия, после начала оккупации Мариуполя она не уехала из города и согласилась возглавить университет. «Добровольно соглашаясь на занятие указанной должности, осознавала, что ее дальнейшая деятельность будет наносить ущерб государству и направлена на утверждение временной оккупации территории Украины и на внедрение стандартов образования государства-агрессора в данном учебном заведении», — говорится в постановлении суда. Сиволап объявили в розыск.

Похожее дело рассматривают в отношении жительницы поселка Новоайдар Луганской области Ольги Яровой. Как указано в постановлении, после захвата поселка она стала директором Новоайдарской санаторной школы-интерната. Населенный пункт находится под контролем «народной милиции ЛНР» с начала марта. «Школа обучает и оздоравливает детей с сердечно-сосудистыми заболеваниями, опорно-двигательными заболеваниями и дыхательных путей. У нас были очень большие проблемы с теплом, которое так необходимо для детей. <…> Теперь эта проблема в прошлом», — так в середине октября Яровая благодарила Тамбовскую область за помощь в восстановлении теплоснабжения в школе.

За пророссийские высказывания — запрет занимать госдолжности

Украинцы, которые публично поддерживают войну России против их страны, обычно получают совсем легкие наказания. Их судят по первой части новой статьи 111−1. Как отмечают аналитики проекта Opendatabot, самое частое наказание в таких случаях — запрет занимать государственные должности в среднем на 10 лет. Пока до суда в основном дошли дела за публичные пророссийские высказывания, в том числе в соцсетях.

Например, пенсионеру из Житомирской области на 10 лет запретили работать в госорганах за поддержку Владимира Путина. «В период введенного в Украине военного положения публично отрицал осуществление вооруженной агрессии Российской Федерации против Украины, сказав: „Войны никакой в стране нет, война еще будет“, „Сюда (в Украину) нужен Путин, он наведет здесь порядок“», — говорится в приговоре.

В Харькове суд также на 10 лет лишил мужчину права занимать государственные должности. В приговоре сказано, что, находясь в камере харьковского СИЗО, он в мае 2022 года публично призвал сокамерников к сотрудничеству с государством-агрессором. В Кривом Роге такое же наказание получил местный житель, который написал «Мелитополь россия навсегда» на странице в «Одноклассниках», что «свидетельствует об одобрении временной оккупации российскими войсками», говорится в приговоре.

Сотрудничество с оккупационными администрациями

Чиновников и представителей местного самоуправления тоже судят за коллаборационизм. Так, староста села Малый Выстороп Сумской области Николай Ромасенко во время оккупации в марте согласился поселить российских военных в дом местного жителя, где россияне впоследствии допрашивали селян. Суд приговорил его к штрафу в 34 тысячи гривен (880 евро) и запретил на 10 лет занимать должности в органах местного самоуправления.

Но не всегда чиновников и старост, которые пошли на сотрудничество с российской армией, однозначно считают коллаборантами. Так, издание The Wall Street Journal рассказывало о Надежде Шелух из села Шевченково в Харьковской области. При Украине она была заместителем мэра Шевченково. Мэр покинул Шевченково после начала оккупации, а она осталась работать. Мнение жителей на ее счет разделились: кто-то считает ее коллаборанткой, а кто-то полагает, что она лишь делала свою работу и обеспечивала жизнь села во время оккупации. После освобождения она была уволена, идет расследование ее причастности к коллаборационизму.

А вот местный фермер Андрей Стрижко, занимавшийся разведением лошадей, при оккупации занял должность мэра Шевченково. Он распорядился снести памятник украинским ветеранам войны на Донбассе, а перед освобождением Шевченково сбежал в Россию. Он был признан коллаборантом.

«Спасибо, ничего не надо»

Поводом для дела о «сотрудничестве с русскими» может стать и обычная помощь со стороны оккупантов. «Важным историям» стало известно, что к одной жительнице Харьковской области после освобождения пришли с обыском сотрудники Службы безопасности Украины. Они сказали, что на нее завели дело: соседи донесли, что в дом часто заходили российские военные и якобы оставили там оружие. На самом деле в этом доме жили одни женщины и военные помогали им продуктами. И оставили они не оружие, а муляж гранаты, чтобы женщины могли отпугнуть других военных, если те по пьяни захотят их изнасиловать. После нескольких дней обысков сотрудники СБУ сказали, что дело будет лежать без движения, пока война не кончится. Муляж гранаты оставили.

В другом селе Харьковской области были жители, которые всеми силами пытались избежать контактов с оккупантами, вспоминает российский военный. «Мы раз в сутки обходили пустующие дома с проверкой. Если что-то изменилось, нужно заострить внимание на этом доме — вдруг это ДРГ [диверсионно-разведывательная группа]? Зашел в один дом и понимаю, что там кто-то живет. Хотя мы месяц там прожили, каждый день в этот дом заходили и вот только через месяц поняли, что в доме кто-то бывает». Военные обходили дома по двое и сделали вид, что оба ушли, но один остался в доме.

«Слышу шорох, потом из комнаты выходит бабушка. Она ужасно испугалась, я думал, у нее сердце остановится! Оружие бросил: „Бабушка, не бойтесь, мы вам ничего не сделаем!“ Оказалось, что они с дедом выпилили под кроватью вход в погреб. То есть его просто так не найдешь. И жили в этом погребе месяц. Оба довольно старые, настроены проукраински. Мы им принесли продукты, их же баню им затопили, чтобы они помылись. Потом показалось, что и в соседнем доме кто-то прятался. Написали записку на столе: „Если вам что-то нужно — продукты, вода, лекарства — напишите на этом листке“. Оставили карандаш, ушли. Когда вернулись, на листке ответ: „Спасибо, ничего не надо“. Осмотрели весь дом, постройки рядом — никого не нашли. Написали опять записку: „Ничего плохого вам не сделаем, хотим только помочь“. Пришел опять ответ: „Спасибо, ничего не надо“. Три дня так переписка велась. Один раз в записке попросили воды и хлеба. Мы привезли и тушенки, и всего. Но уже подумали, не ВСУ ли над нами так прикалывается. Я сел в засаду у дома. И выяснил, что также бабушка, видимо, по примеру соседа — хотя, наверное, он и помог, — выпилила под кроватью люк в погреб. И там пряталась. Я с ней потом долго говорил, она очень ругалась, что мы туда [в Украину] приехали. Сказала мне: „Я тебя не боюсь, я тебе прямо скажу, что ты фашист, убьешь ты меня или нет“. Я к тому моменту был с ней согласен».

Кто коллаборант, а кто нет

Бывают очевидные случаи: пришли оккупанты, и человек сделал карьеру — его назначили большим начальником. А если человек работал и продолжает работать, например, начальником медпункта?

По закону о коллаборационной деятельности к ответственности можно привлечь каждого, кто был в оккупации, рассуждает политолог и конфликтолог, бывший замдиректора Украинского института исследования экстремизма Богдан Петренко: «Закон не дает ответа, например, является ли коллаборацией сотрудничество с врагом с целью самоорганизации на местах. Если глава общины сотрудничал только для того, чтобы поддерживать жизнедеятельность населенного пункта? Как вести предпринимательскую деятельность и выживать при длительной оккупации, если уплата налогов может восприниматься как сотрудничество или финансирование терроризма? Где граница между добровольной передачей имущества оккупантам и передачей имущества под страхом? Потому что, когда к тебе приходят и говорят: „Отдай“, многие готовы отдать все что угодно, лишь бы выжить. Люди запуганы не только оружием, прямыми угрозами, но и самой войной, боязнью расправы. Удобно вешать ярлыки на людей, которые были в оккупации, не прочувствовав на себе, что это такое — выживать в условиях, когда твой населенный пункт полностью контролируется врагом. Когда тебя могут беспричинно убить, когда ты или твои дети могут умереть от голода или холода. И если в краткосрочной оккупации можно минимизировать контакты с оккупантами, то в долгосрочной такие контакты будут: работа, поддержка инфраструктуры населенного пункта, пенсии, учеба».

Однако есть случаи, которые можно однозначно трактовать как коллаборацию. «Коллаборация — это прежде всего идейное сотрудничество с врагом, — считает Петренко. — То есть добровольное занятие высоких должностей, публичная поддержка оккупационной власти и, конечно, участие в любых карательных операциях, например в борьбе с идейными противниками. Поэтому важно понять, что именно толкает на сотрудничество с оккупантами. Одно дело — возможность быстрого роста, высокие должности. Другое — желание выжить. На практике сложно разделить, где первое, а где второе. Но это нужно делать, чтобы предотвратить охоту на ведьм, когда будут страдать невиновные. Но и отсутствие наказаний приводит к самосудам и чувству безнаказанности у тех, кто задумывается о сотрудничестве.

Что точно нельзя делать, так это категоризировать: что, мол, учителя — это точно не пособники врага или что все работники полицейских структур — стопроцентные пособники. Нужен индивидуальный подход к каждому случаю. Но вот что должно точно делать государство, которое освобождает территории и своих граждан, это дать сигнал тем, кто в оккупации, кого и за что будут преследовать. Это нужно, чтобы успокоить граждан, которые и так живут под прессом мифов о кровожадности [за сотрудничество с российской армией], которые распространяет враг».