Владимир Путин 30 сентября подписал «договоры о вхождении в состав РФ» самопровозглашенных Донецкой и Луганской народных республик и оккупированных территорий Херсонской и Запорожской областей. С 23 по 27 сентября там прошли «референдумы» о вхождении в состав России, по итогам которых в разных областях якобы проголосовало «за» от 87 до 99%. Мировое сообщество уже осудило признание этих территорий частью России. Узнали, что думают местные жители.
Юлия, 24 года, Херсон: «Очень больно быть заложницей ситуации»
У Юлии (имя изменено) в Херсоне муж и родные. На формальное объявление ее города территорией России девушка реагирует довольно эмоционально.
— Это верх наглости и бреда. Херсон никогда не был российским, Запорожская область никогда не была российской! Вообще не понимаю, на каких основаниях Путин себе придумал, что мы тут хотим в Россию: референдум был сфальсифицирован! И на это все очень тяжело смотреть, — с грустью в голосе говорит Юлия. — Очень больно быть заложницей ситуации, наблюдать за этим со стороны.
Вспоминая мартовские протесты против оккупации, херсонка говорит, что сейчас подобное вряд ли повторится. Во-первых, многие уехали. Остались те, кто не смог покинуть город и те, кто за Россию. А во-вторых, в городе стало гораздо опаснее высказываться против России.
— Тогда было начало оккупации, мы жили в реальности Арестовича: «Две-три недели и все». Это придавало смелости, — вспоминает собеседница. — А сейчас большинство митингующих уже побывало в подвалах, все там сказали: «Слава России». Такие реалии: чтобы жить, надо говорить это. Поэтому те, кто остались и хотели бы что-то сделать, понимают: последствия для их семьи будут достаточно масштабные. У нас продолжают забирать людей, просто по надуманным причинам.
Что ждет жителей Херсона дальше, девушка не знает. Предполагает, что придется делать российские паспорта. Хотя очень не хочется. Но если это будет вопросом жизни и смерти, признается: примет российское гражданство.
— Но совершенно не хочется. Если потом мне придется отвечать перед законом Украины, что я взяла этот паспорт, — буду отвечать. Готова и в СБУ пойти, и в полицию сама сдаться. Только принесите мне сюда СБУ и полицию! — говорит она.
Ближайшее будущее Юлии видится скорее в серых тонах. Есть и опасения, что оккупационные власти закрутят гайки еще сильнее, хотя девушка задается вопросом: «А куда еще закручивать?»
— Кроме паспортов может начаться мобилизация. Непонятно, как это будет происходить и какие будут последствия для наших мужчин. Еще из последствий — мой ортодонт сказал, что не будет работать под российской властью. Теперь я даже не смогу лечить зубы. От чего еще меня хотят освободить эти россияне? — с иронией говорит собеседница. — Многие магазины отказываются работать под Россией. Например, закрылась моя любимая кондитерская, в которой я отводила душу. Они просто сказали: «Мы не сможем дальше».
Признание частью России может значить для Херсона и полный переход на российские рубли (до сих пор в городе в основном ходили гривны). К тому же оккупация привела к росту цен, уточняет Юлия и приводит пример: до войны литр пива стоил 40 гривен (2,6 белорусских рубля), теперь стал стоить 100 (6,7 белорусских). Меняется и настроение людей.
— Есть те, которые «переобулись». Моя знакомая, которой 50 лет, живет одна: муж умер, дети разъехались, — рассказывает Юлия. — И первое время она держала кулачки, а сейчас говорит, что «русские нам помогают». Есть те, у кого опустились руки — семь месяцев это большой срок. У меня самой слезы от мыслей о жизни, которая была у нас до 24 февраля. И вот то, что они подписывают все эти документы, делают референдумы, очень сильно влияет на настроение людей. Сидишь и не знаешь, чего ждать, прилетит ядерка или нет.
— Уезжать из Херсона я не планирую. По крайней мере, пока. Хочу остаться до конца, увидеть победу своими глазами. Главное, не до своего конца, а до конца оккупации (смеется). Но непонятно, что будет дальше. Если рыдать днями — кукуха поедет, — уверена херсонка. — Я для себя решила: если до нового года ничего не изменится, надо валить.
Из города можно выехать двумя путями, говорит она: через Крым в Россию или через обстрелы в Запорожье. Второй вариант привлекает больше, но что будет дальше — неизвестно. Говорит, если нужно будет спасать свою жизнь, придется сделать и круг.
— Но я так хочу, чтобы все быстрее закончилось! Чтобы не нужно было ехать, чтобы я тут бегала по площади с флагом, кричала что-то радостное, — мечтает Юлия. — Готова к уличным боям, к прилетам. Только бы была победа. Мы тут очень ждем ВСУ. У нас чая хватит на всех, я блинчиков испеку, торт забабахаю — все что скажут! Даже шампанское уже есть.
Дарья, 32 года, Бердянск: «Они делают это признание для себя»
Бердянск находится под оккупацией с марта 2022 года. За это время в городе фактически заработали российские законы, а финансовые переводы из Крыма проходят как внутренние. Поэтому к сегодняшним заявлениям Путина Дарья относится скептически:
— Я и мои друзья считаем, что это ничего не изменит. Никто не признает эти решения, война не остановится. Вот подписал Путин утром указ о признании независимости Запорожской области — это же набор слов. А что, она раньше зависимая была? Плюс у них это Запорожская область без Запорожья. А признание частью России… Они для себя это делают. Проводили же «референдумы», теперь нужны результаты. Народу нужно показать, что все не зря.
Возмущаться публично, как и обсуждать политику, в городе сейчас небезопасно, рассказывает Дарья. Говорит, что могут «сдать» соседи. Да смысла в этом местные видят все меньше:
— С момента оккупации мы уже прошли все стадии: гнев, отрицание, возмущение. Но и в этой ситуации удается найти единомышленников. Мы кооперируемся, нам морально легче, не чувствуется одиночества. И вот когда собираемся вместе, не просто возмущаемся — это всегда много разных слов, которые я говорить не буду (смеется). Но все верят в победу.
— Уже не страшно. Когда в 80 километрах от нас бомбили Мариуполь, мы пугались воздушной тревога. А потом поняли, что летит туда. И каждый день мы это слышали, — в этот момент украинка начинает плакать. — И ты постоянно думаешь: «Когда это все закончится? Давайте уже побыстрее решим все на поле боя, победим и все». У нас люди говорят так: если разрушат мой дом, но это будет нужно для победы — разрушайте.
В Бердянске у Дарьи семья, сын ходит в школу. И в целом, говорит она, там относительно безопасно, «прилетов» нет. Да и уехать из города с каждым днем все сложнее и опаснее, поэтому пока собеседница планирует оставаться там. А вот с украинским гражданством расставаться не хочет.
— Российские паспорта здесь выдают уже три месяца, это делает МВД Крыма. Но насколько я знаю, такой паспорт мало где котируется, — рассказывает Дарья. — Я сама, пока не заставят, ничего делать не буду. Да и вообще здесь российские паспорта делают только те, у кого пророссийские настроения и те, у кого родные в ДНР, чтобы быстрее фильтрацию пройти.
— Настроение волнами, — продолжает собеседница. — Если какая-то победа, все радуются, а потом наоборот. Но почти все верят в победу. Конечно, есть те, кого украинская власть не устраивала, кто считал свержение Януковича незаконным, а украинцы продались Америке. Но, в основном, это бабушки, которые смотрят телевизор. А вообще история показывает, что украинцы — довольно свободолюбивый народ. Чем больше власть давит, тем больше наши люди будут удивлять.
Наталья, 52 года, Донецк: «Мы просто рады, что у нас будет настоящее государство»
Отношение к вхождению в Россию у женщины скорее позитивное. Признается: за восемь лет устала жить в несуществующем государстве.
— Это не очень хорошо: непризнанная республика, дыра дырой. Недогосударство, недозаконы. Мы были между двумя государствами, Украиной и Россией, и никто нас не хотел брать к себе, — рассказывает собеседница. — А когда с мужем ездили в Украину и проходили блокпосты, было морально очень тяжело, как будто от нас давно открестились.
В Донецке семья Натальи жила не все восемь лет: в 2014 году они переехали на подконтрольные Украине территории, дети учились там. Но полностью осесть не смогли, и через какое-то время решили вернуться назад — в ДНР остался свой дом. Теперь женщина живет в пригороде Донецка, работает кондитером. А дети остались за границей: кто-то в Польше, кто-то в Беларуси.
— Живя в Донецке, ты абсолютно не чувствуешь себя защищенным, — говорит женщина. — И когда сейчас начинаются такие движения о присоединении к России… Я там ни разу не была, и не могу сказать, что стремлюсь в ее состав. Но вот мой дом, я здесь живу, родилась в этом городе. Так получилось, что страны меняются: Советский Союз, Украина, ДНР, Россия — все это у меня дома. А теперь мы просто рады, что у нас будет настоящее государство, будут законы, какая-то защита. Понимаю, что везде все одинаково: у нас коррупция и воровство, и в России такое же. Но я всегда заработаю на жизнь сама, поэтому мне не страшно. А то, что Россия просто так ничего не даст — это нормально. Не бывает же такого, чтобы ты приехал заграницу, и тебе сразу дали ключи от квартиры. Везде нужно работать. Главное, чтобы люди нормально жили, могли у меня заказывать торты (смеется). Чтобы мир был везде.
Говоря о защите, Наталья отмечает: после начала полномасштабной войны в городе усилились обстрелы. По ее словам, прилеты за все восемь лет сложно сравнить с тем, что началось сейчас.
— Если бы сели и по-хорошему поговорили руководители… Но этого нет, никаких попыток. Такое ощущение, что никто не думает про людей, все думают только про территории, — рассуждает она. — Не знаем, что будет дальше, все очень быстро произошло. Мы как ежики в тумане. Но с другой стороны хочется чего-то лучшего, а Россия — это все-таки государство.
Свои документы Наталья с мужем до этого не меняли, все время жили с украинским паспортом. Но теперь, рассуждает собеседница, придется скорее всего получать российские документы — вряд ли будет альтернатива. А вот победу Украины в войне, уверена собеседница, в Донецке уже никто не ждет:
— Очень обидели людей: например, пенсионерам, которые всю жизнь отчисляли взносы, Украина отказала в пенсии. Не думаю, что теперь ее хорошо воспримут. Но может, будет тихое согласие и принятие. Вот был период, когда еще было 50 на 50, да и мы в 2014 году надеялись, что вернемся назад. А потом прошел год, два, восемь — и кажется, что там мы никому не нужны.
