Сестра известной сторонницы «русского мира» из Витебска Эльвиры Мирсалимовой Кристина в 2020-м поддержала протесты. Выходила на марши, писала политзаключенным, носила передачи в СИЗО. То, что три с половиной года она продолжала находиться в стране и после выборов, беларуска считает своим достижением. Но 23 января этого года и в ее дверь позвонили силовики, а позже завели уголовное дело. Недавно женщину срочно эвакуировали из страны. Сейчас она находится у родственников в Германии и пытается понять, что дальше. Как вышло, что родные сестры кардинально разошлись во взглядах и какие сейчас у них отношения, Кристина рассказала «Зеркалу».
На BYSOL открыт сбор для активистки. Поддержать ее можно здесь.
Кристине 36 лет. В 2019-м, когда не стало папы, она жила в Витебске, помогала маме и воспитывала собаку Куртика. Человек она, кажется, очень позитивный. На днях женщина приехала к родственникам в Германию. Говорит, ей немного проще, чем многим из тех, кто был вынужден бежать из Беларуси из-за политики.
— Я подстрахована в том плане, что, пока не устрою жизнь — найду работу, легализуюсь, — мне есть где жить, что есть, — говорит она.
Вещей и денег она с собой взяла минимум, поэтому шутит, что в +27°С пришлось ходить в зимних сапогах. Однако беларуска уверена: главное — чтобы было в порядке физическое и психологическое здоровье, остальные проблемы решаемы.
«Уголовное дело связано с помощью, которую я оказывала политзаключенным»
— Меня задержали 23 января. Пришли домой, забрали телефон и сразу повезли к себе — в КГБ Витебска, — рассказывает Кристина. — В машине я сидела сзади, сотрудники — спереди. По дороге они специально на всю мощь включали песню про вагнеровцев. Что-то: «Вагнера, вагнера». А когда я прижмуривалась, чтобы абстрагироваться от стресса, они резко притормаживали или ехали зигзагом, нарушая все правила дорожного движения. Это их забавляло. Так было и по пути в КГБ, и потом, когда через несколько часов возвращались на обыски в квартире, где я прописана и живу.
— В кабинете, куда вас привели, висела Z-символика?
— Нет, только государственная. В моем телефоне они нашли «экстремистские» материалы, которые я прислала в частный чат, и я попала в ИВС на 15 суток. Пока там сидела, меня посетила адвокат и сообщила, что на меня завели уголовное дело по ст. 361−4 УК (Содействие экстремистской деятельности). Позже меня вызвали из камеры изолятора, привели в кабинет, где ждали адвокат и следователь. Начался допрос, я проходила как подозреваемая. Уголовное дело было связано с помощью, которую я оказывала политзаключенным. Прежде всего — небольшие денежные переводы. А еще я видела у них бумаги, которые подтверждали, что я носила передачи в СИЗО Витебска.
Повезло, что после суток меня выпустили из ИВС, но уголовное дело все же велось. На втором допросе дали подписку о невыезде. Они видели мои банковские счета, но там ничего подозрительного не нашли. По крайней мере, они этого не озвучивали. Спрашивали, что за деньги на переводы, откуда они у меня. Я правдиво отвечала: «Мои, сама заработала». Переводила я по десять, двадцать рублей. Делала это, скорее, чтобы морально поддержать, а не материально. Несколько лет я писала политзаключенным, но в какой-то момент поняла, что я вроде бы в черном списке. Знала, что переписку политзаключенных ограничивают родными и родственниками, но время от времени к ним прорывались письма от друзей и знакомых. Но, к сожалению, не от меня. Поэтому выбрала путь денежных переводов.
— Объясняли ли вам, что плохого в переводах?
— Когда мы с адвокатом об этом спросили, следователь ответил: «Мы пока проверяем. Вдруг все будет хорошо, снимем с вас подозрения». Но если честно, мои переводы — мелочь по сравнению с тем, сколько передач я носила за свои же деньги. Понимала, что если дойдем до этого вопроса, то давление может стать сильнее.
Кроме того, в день задержания у меня прошло два обыска. Изъяли технику — два компьютера и телефон. К третьему допросу экспертиза уже была готова, но следователь не успел ее посмотреть. Я думала, что даже если не пойду по 361-й статье, то, имея мои пароли, вдруг они найдут что-то, что может испортить мне жизнь, — снимок, скриншотик. Тогда же увидела размер своей папки. Она была настолько большая, что, зная о «деле Е-доставки» (тогда к политзаключенным и их родным приходили из-за продуктов, которые люди получали от волонтеров. — Прим. ред.), переспросила, по всем ли людям папка. В ответ услышала: «Это все ваше».
Чувствовала, что кольцо вокруг меня сжимается. Впереди 2025 год, поэтому мое задержание — это вопрос нескольких месяцев. Я могла рискнуть и остаться дома рядом с мамой и собакой, но если бы оказалась в тюрьме, было бы хуже для всех.
— Понимаете, почему они отпустили вас из ИВС, когда уголовное дело уже было заведено?
— Для меня это было чудо. Почему они так сделали? Могу только теоретизировать. Видимо, это их обычная тактика, чтобы выдавливать нас из страны, ведь паспорт мне тогда оставили, а подписку о невыезде дали через неделю.
Кстати, в тот момент произошла страшная и одновременно смешная история. Буквально за два часа до истечения срока на меня надели наручники и с вещами вывели из камеры. Сотрудники Железнодорожного РОВД Витебска забрали меня в «опорку». Думала, все, я здесь надолго, но оказалось, что они перепутали меня с сестрой. Выяснилось это в кабинете, когда спросили: «Мирсалимова Эльвира Эльдаровна?» Говорю: «Нет». Показывают ее телеграм-канал: «Ваш?» Отвечаю: «Нет». Они ничего не понимают, я тоже. Уточняю: «Я Кристина Эльдаровна, Эльвира — моя сестра». Оказывается, они хотели поговорить с ней. Узнали, что человек с такой фамилией в ИВС, и сделали вызов, чтобы меня привезли.
Милиционер позвонил маме, спросил, рядом ли Эльвира Эльдаровна. Мама передала сестре телефон. Попросили ее не уходить, сказали, подъедут. Мне тоже нужно было туда. Уточнила, освободят ли меня. Они ответили: «Да, а что нам остается». Говорю: «Тогда, ребята, подбросьте домой, раз туда едете». И мы поехали к маме. Меня оставили, а сестру забрали.
— Как мама на это отреагировала?
— У нас у всех тогда было шоковое состояние.
— Успели ли вы с сестрой хоть что-то сказать друг другу?
— Нет, все было довольно быстро. Возможно, сестра не думала, что ее заберут (Эльвира провела в ИВС двое суток. — Прим. ред.). Но потом я зашла к ней на суд. Процесс должен был начаться после обеда, я пришла во время перерыва. Эльвира и другие люди ждали, милиционеры были рядом. Я подошла, спросила, как она, нужно ли что-то передать. Сестра ответила: «Все хорошо». Извинилась, что не смогу присутствовать, сказала, что мы позвоним и узнаем результат.
Не осталась, так как волновалась за себя. Понимала, что это, наверное, опасно — идти в суд Железнодорожного района, моего района. Особенно когда непонятно, что со мной. Пока сидела в ИВС, милиционеры приходили за мной на мамин адрес. Это было перед 25-м числом (25 февраля 2024-го прошел единый день голосования. — Прим. ред.). Меня, видимо, задерживал КГБ. Наверное, эти органы не очень контактируют, потому что не знали, что я у них, и искали.
«На границе начали с того, поддерживаю ли существующий режим. Я не была готова к такому прямому вопросу, поэтому завалила „экзамен“»
— В КГБ вас спрашивали о деньгах, и я спрошу. Чем вы занимались, где работали?
— Всю жизнь я работала в сфере образования. Была членом и руководительницей общественной организации YMCA в Беларуси («Христианское содружество взрослых и молодых». — Прим. ред.). Но это было больше волонтерство и часть моей общественной деятельности, поэтому, когда я в 2018-м сменила работу и переехала в Минск, ушла. А работала я тренером образовательных программ профессионального роста. Проводила семинары для директоров магазинов и других руководителей в «Евроопте». Некоторое время была тренером по сервису в отеле «Марриотт». Перед задержанием в 2020-м занимала должность заместительницы директора по сервису и развитию персонала в витебских магазинах «Виталюр». После десяти суток (в первый раз в ИВС Кристина попала осенью 2020-го. — Прим. ред.), разумеется, у меня не хватало внутреннего ресурса, чтобы так работать с людьми, и я перешла в IT.
Никакого специального образования в сфере IT у меня нет, но здесь нужно было просто выполнять задания по инструкции, готовя массив данных для развития искусственного интеллекта. Засела в свой закуток и наслаждалась тишиной, потому что перед уходом из «Виталюра», когда происходил какой-то конфликт и меня звали в зал, чтобы помочь его разрешить, я каждый раз напрягалась, боясь, что там ждут милиционеры.
С началом войны моя IT-компания ушла из Беларуси, и я перешла в другую.
— В описании к сбору на BYSOL указано, что 2020-й стал для вас переломным. В нем были «сцепки, марши, одиночный пикет, побеги, задержания, суды, обыски, ИВС». Расскажите подробнее о пикете.
— Никогда не ожидала от себя такого (улыбается). Это был август или сентябрь 2020-го. Еще не было разделения на тех, кто под БЧБ, и тех, кто под красно-зелеными флагами. В колонне шли вместе, люди просто были против Лукашенко. Тот день стал первым, когда в Витебск привезли специально собранных из разных учреждений людей. Для них в амфитеатре устраивали какой-то прогосударственный концерт. Наша БЧБ-колонна направлялась туда, но по дороге нас развернули, попросили пойти на другую улицу. Я суперразозлилась и сама пошла в сторону амфитеатра. Забежала в книжный магазин, купила большой лист, красный маркер и сделала плакат с месседжем против насилия, фальсификации и обмана. Подошла с ним к милиционерам, они спросили, куда я со своим ватманом, ответила: «На концерт». Они: «Нет, нет, не ходите, пожалуйста». И я с плакатом пошла на остановку.
Часть людей с концерта не могла досидеть до конца, они уходили и шли на эту остановку. Я стояла там минут 20−25. Потом была моя первая и последняя попытка бежать. Понятно, что я плохой бегун, меня задержали, но последствий тогда не было. Протокол пришел после.
В общем, на марше меня задержали только раз. Мы шли колонной, начался хапун, все стали разбегаться, а я, наоборот, замедлила ходьбу, я не хотела бегать. Понимала, наверное, что для меня все кончено. И действительно, подскакивает большой омоновец: «Идем в бус». И тут я совершаю не очень геройский поступок, но он меня спас. Смотрю ему в глаза и говорю: «Не забирайте меня, я так не хочу в ИВС». У меня на плечах был флаг, предложила его снять. Силовик согласился, забрал его и один вернулся с пустыми руками. Люди потом спрашивали, как мне удалось не пойти с ним, сказала, что попросила. Наверное, иногда такое работает.
В Витебске мы старались не попадать под облавы, да и мой маленький рост, возможно, не вызывал желания меня забирать. Но наш город все же не Минск, марши там были не такие многочисленные, мое лицо (я его не прятала и больше не бегала, потому что знала, что ни в чем не виновата) было зафиксировано камерами. Потом они просто начали лабать протоколы на каждое воскресенье, в которое я выходила. Всего у меня было шесть протоколов и три суда. Получила два штрафа и десять суток в ИВС.
— До января этого года вас больше не трогали?
— В 2021 году 25 марта, на День Воли, оперативники из РОВД Железнодорожного района Витебска устроили у меня обыск, забрали технику. На стене здания кто-то сделал протестные надписи, проверяли мою причастность к этому (я проходила свидетелем), но летом мне все вернули, и не было никакого дела. В 2022 году получила письмо, уже не помню за что, но смысл в том, что меня проверяли на причастность к какому-то уголовному делу. Все обошлось. В 2023 году были донаты, меня вызывали в КГБ для так называемой компенсации. Когда ездила за границу, проходила многочисленные проверки, неприятные разговоры с сотрудниками КГБ. То, что я так долго продержалась в Беларуси, считаю своей личной победой.
— Что были за разговоры с сотрудниками КГБ?
— Обычно на границе я проходила дополнительные проверки своего багажа, так как была в каких-то списках. В последний раз по возвращении из отпуска через Литву меня повели на беседу. Взяли телефон на проверку и начали с того, поддерживаю ли я существующий режим. Я не была готова к такому прямому вопросу, поэтому завалила «экзамен», ответив: «Нет, не поддерживаю». Ну и понеслось: «А почему? Что вам не нравится? А вот нам же нормально. Так уезжайте тогда».
Короче, я им посоветовала разговаривать на языке пропаганды друг с другом, а не со мной, и назвала их цирком. Они разолились, начали говорить, что я плохо кончу, что надо напомнить витебским органам, чтобы поработали со мной, но на этом все закончилось, и меня отпустили.
«Долгое время мы как-то пытались с этим жить. Окей, позиции разные, но мы можем сидеть за одним столом»
— Ваша сестра — известная пророссийская активистка Эльвира Мирсалимова, которая считает Сталина «великим деятелем истории» и предлагает поставить ему памятник, а БЧБ-символику называет нацистской. Вы же были среди тех, кто набрасывал на плечи бело-красно-белый флаг. Учитывая вашу разницу во взглядах, расскажите о семье, в которой вы росли.
— Мы не этнические беларусы. Мама — кубанская казачка, папа — наполовину узбек, но вышло так, что почти вся жизнь непосредственно нашей семьи прошла в Витебске. Нас три сестры: старшая Нина, средняя Эльвира и я. Мы не воспитывались в беларусскоязычной среде, но у нас было уважение к беларусской культуре, языку. Мои родители были больше сконцентрированы на российской культуре, классике и русском языке. Мне казалось (и я уверена, что так и было), мы все в одном направлении смотрим, например, на то, что касается советского режима, сталинского террора. С детства помню, у нас на полках стояла серия книг Александра Солженицына. Как бы к нему ни относились за его последние взгляды, но как только доросла до «Архипелага ГУЛАГ», я прочитала эти книги. И все мы (речь о сестрах. — Прим. ред.) прочитали и были согласны: это жуткие времена, и все, что там происходило, неправильно.
В конце 1990-х мама занялась активной общественной деятельностью, развивала скаутинг в Витебске (в первой половине 2000-х она была руководительницей YMCA Витебска. — Прим. ред.). Мы с сестрами знакомились с людьми из разных городов и стран, стали частью YMCA. В нашей жизни начались походы, беларусские песни, тренинги, неформальное образование. Это было очень необычно и интересно.
Политику в семье мы не обсуждали, но все всё понимали. Уже в 2000-х у нас не было уважения к Лукашенко, не помню, чтобы мы за него голосовали. В 2006-м я впервые участвовала в выборах. Тогда сестры уже уехали из дома, и только я жила с родителями. Помню, утром включила на весь звук «Я нарадзіўся тут» (композиция Лявона Вольского. — Прим. ред.). Под эту песню мы втроем собрались и поехали на участок. А в 2011-м я участвовала в молчаливых протестах.
Мы не сразу поняли, что есть проблема с Путиным. Скажем так, я точно этого не понимала. Когда он только пришел к власти, то выглядел очень респектабельно, в отличие от предыдущего президента. А потом наступил 2014 год, и что-то пошло не так. Эльвира и отец поддержали присоединение Крыма, а мы со старшей сестрой были на другой стороне.
Мне кажется, человек не сразу становится сторонником определенной идеи. Есть какая-то развилка, с которой ты начинаешь потихоньку идти в определенную сторону. Мы со старшей сестрой всегда делали больше шагов в беларусскость, в понимание того, что происходит с нашей страной, в том числе в принадлежности к России. Эльвира пошла другой тропой.
— Чем занимается ваша старшая сестра?
— Она анестезиолог-реаниматолог. Одержима своим делом. Чтобы развиваться в профессии, она целенаправленно изучала немецкий язык и в 2021-м уехала в Германию. Сейчас я у нее.
— После 2014-го, когда стало понятно, что ваши с Эльвирой взгляды расходятся, как складывались ваши отношения?
— На самом деле я могу быть довольно толерантным человеком, слушать аргументы других. Долгое время мы как-то пытались с этим жить. Окей, позиции разные, но мы можем сидеть за одним столом, быть семьей, видеться друг с другом. Я избегала политических разговоров, предложила не касаться этих тем, не убеждать меня в своей позиции и не спорить. Но с другой стороны чувствовала сопротивление: «Давайте поговорим». Мне кажется, в 2015-м или в начале 2016-го это стало для меня невыносимым. Помню, как довольно ультимативно сказала Эльвире (я была у нее в гостях): «Или мы не говорим о политике, или я больше не общаюсь с вами». Позиция сестры — либо ты принимаешь меня с этим, либо нет. Я ответила: «Извини». С тех пор мы все больше отдалялись.
— А с папой?
— С папой стало сложнее, но мы нормально общались. До 2015-го я еще жила в родительской квартире. Споров, конечно, было больше. Мы начинали расходиться по пустяковым вопросам, которые не касались политики. Я, например, съездила на стажировку в Штаты, хотела рассказать, как я чему-то научилась, увидела большие города, а ему это было неинтересно слушать, его тема США, демократии раздражала. Было очень обидно, что не хотят слышать рассказ о моем путешествии (улыбается).
— Вы не пробовали их с Эльвирой убедить в своей позиции?
— Нет (улыбается). Я не знаю, что такого могу сказать людям, чтобы их убедить. Одно дело, когда не хватает информации, но она есть. А другое — когда недостаточно аргументов, но и они есть, и их слышат. У меня ощущение, что это какой-то психологический выбор, который сильнее всего. Я не чувствую в себе сил никого убеждать, а тем более близких. Здесь мне не хватает еще и эмоциональной стабильности, ведь с родными ты выходишь на очень эмоциональный уровень: «Ну как же ты этого не понимаешь? Как можешь поддерживать то и то?» Для меня это mission impossible (невыполнимая миссия. — Прим. ред.).
— Что чувствуешь, когда из-за политики теряется связь с сестрой? По тому, как вы о ней рассказываете, мне показалось, что до 2014-го у вас были хорошие отношения.
— Да, хорошие, я и сейчас ее очень люблю. Много лет мы почти не общались, было время, когда совсем не видели и не слышали друг друга. В 2019-м, когда умер папа, мы встречались в больнице и во время похорон. Как-то общались. В последнее время, пока я была в ИВС, она помогала маме, жила с ней и даже выгуливала мою собаку. Я Эльвире за это очень благодарна. В последнее время, как мне кажется, мы поговорили больше, чем за несколько остальных лет.
Вся эта ситуация — большое горе на самом деле. С моей стороны (не знаю, как у нее) было пролито много слез, потому что ты просто скучаешь по сестре. Разумеется, в детстве могут быть ссоры, драки, но много времени мы провели в одной организации, ходили в походы, участвовали в фестивалях, проходили через испытания. Нас связывают общие воспоминания, для меня они очень теплые. Иногда мне ее очень не хватает, я помню Эльвиру радостным человеком, с хорошим чувством юмора. Кажется, меня захейтят после этой статьи, но как есть.
«В последнее время мама нас объединяет, так как ей очень нужна помощь»
— Какими были ваши с Эльвирой отношения в 2020 году, когда начались протесты?
— Никакими, мне кажется, в те годы мы не сталкивались. Потом я видела, что она написала какой-то очень некомплиментарный пост обо мне и двух других витебских активистках, которых задержали в тот день. Я уже не помню его, там было что-то про «бэчебэшников». Меня это удивило, такое всегда удивляет, так как ситуация в стране ужасная и сложная, а все равно что-то обо мне пишется.
— Много ли таких постов сестра о вас писала?
— Несколько было — и обо мне, и о моих близких друзьях и знакомых, и, конечно, об организации YMCA.
— Как вы об этом узнавали?
— Скорее всего, мне это пересылали со словами: «А ты видела, что твоя сеструха написала? Сейчас мы тебе покажем» (улыбается).
— Вы так весело об этом рассказываете.
— Некоторые вещи вызывали здоровую злость и раздражение, особенно когда люди были мне знакомы (герои постов. — Прим. ред.). Но над большинством можно посмеяться и сделать фейспалм.
— Обсуждали это с Эльвирой?
— Нет.
— Как сестра относилась к тому, что вы ходили на марши?
— Не знаю. Но когда в 2020-м меня забрали в ИВС, я должна была менять окна в родительской квартире. Эльвира маме помогала, и я ей за это благодарна. На этот раз (речь о том, как Кристину в январе арестовали на 15 суток. — Прим. ред.) она была у меня на суде. Когда сказали, что можно передать мне лекарства в ИВС, знаю, что она их привозила. А еще помогала маме, ухаживала за моей собакой.
— Вы понимаете, почему в ваших отношениях произошли определенные перемены?
— В последнее время мама нас объединяет, потому что ей очень нужна помощь. В октябре в санатории она упала на ступеньку и сломала позвонок. Повезло, ее перевезли в Минск, сделали операцию, вставили винты. Мы периодически ходим к врачам, смотрим, чтобы они не выскочили. Тьфу-тьфу, пока все хорошо. Сейчас мама передвигается с помощью трости и ходунков-релокаторов. Самая большая проблема — что ей нельзя падать даже с высоты своего роста. Но пока я была в ИВС, она снова оступилась и сломала руку.
— Когда началась война, вы с сестрой это обсуждали? Как я понимаю по ее постам и букве V в названии ее телеграм-канала, она поддерживает нападение России на Украину.
— Не обсуждали. Я видела ее посты, ничего не изменилось. Для себя поняла, что за эти годы мы обе стали еще более радикальными, каждая в своем направлении.
— Видела у вашей сестры аватарку в соцсетях, где написано: «Мой родной язык русский». Вы с 2021 года перешли в повседневной жизни на беларусский язык. Как она об этом узнала и отреагировала?
— Не знаю, как она узнала. У нее есть дочери, мои племянницы, у нас с ними хорошие отношения, я с ними иногда говорю по-беларусски. Я уверена, что они рассказали маме.
Сами же мы долгое время не контактировали (Эльвира была заблокирована у меня в мессенджерах). Несколько месяцев назад в переписке я ответила ей по-беларусски и получила какой-то неприятный, издевательский комментарий. Но когда у мамы случилась травма и мы стали общаться по делам, я с ней разговаривала по-русски. В общем, если человеку так удобнее, я могу перейти на русский язык, чтобы дополнительно его не провоцировать.
— Как ваша мама все это переживает?
— Ей очень тяжело. Она всегда где-то посередине, старается не провоцировать ни одну, ни другую сторону. Ей бы хотелось, чтобы мы, как и раньше, в детстве, дружили, встречались.
— Задавались ли вы вопросом, почему родные люди, выросшие в одной семье, настолько разошлись во взглядах?
— Это для меня очень сложный вопрос. Он касается не только политики. В общем, часто происходит так, что в семье вырастают совершенно разные дети. С разными пристрастиями, вкусами, желаниями, мечтами — и в результате с разными жизнями. Почему у нас так произошло? Это странно, но, мне кажется, у нас много общего. Я имею в виду активную позицию, желание что-то изменить вокруг себя, высказаться, кого-то убедить. Это нас объединяет. А почему каждый выбирает свой путь? Трудно сказать. У нас разный опыт.
«Сначала я бы хотела перевезти собаку, а потом думать, что делать с мамой»
— В описании вашего сбора на BYSOL указано, что вы хотели бы забрать к себе маму и собаку.
— Куртика я взяла из витебского приюта в 2017 году. С тех пор он всегда был со мной. Маме 73 года, у нее довольно тяжелое физическое состояние, ей сложно ходить. Сейчас ей помогает Эльвира. Конечно, я очень хотела бы, это было бы просто супер, если бы смогла забрать маму и собаку к себе. Но пока прошло совсем мало времени, как я уехала. Даже не знаю, где в итоге буду жить и легализуюсь, но первая задача — забрать собаку, потому что маме приходится с ней гулять. Иногда приезжают племянницы (они живут на другом конце города) и приходит соседка-подросток. Они помогают с Куртиком, но все равно минимум раз в день мама выходит с ним сама. С одной стороны, это хорошо, так она немножечко гуляет, а с другой — каждый раз опасность, потому что нужно спускаться со второго этажа. Поэтому сначала я бы хотела перевезти собаку, а потом думать, что делать с мамой.
— Всю беседу вы очень позитивны, расскажите, откуда у вас на это силы.
— Действительно, многие это отмечают. Да я сама в шоке от того, что есть силы и хорошее настроение. «Скаут не унывает и улыбается при любых трудностях», — это один из законов скаутов, возможно, я оттуда это взяла.
Сейчас я в довольно растерянном состоянии. В позитивном, но и в растерянном, потому что пока нет понимания, чем я буду заниматься, что делать. Но главное, чтобы было здоровье — физическое, психологическое. И все тогда будет. И работа найдется, и я уверена, что мы продолжим помогать тем, кто остался в Беларуси, и тем, кто уехал, и вернем себе все свое.
Даже после того, как Кристина оказалась в безопасности, она вынуждена заново строить жизнь в новой стране. Это непростое дело, которое требует времени и ресурсов. Вы можете поддержать ее финансово через сбор на BYSOL: она нужается в помощи для того, чтобы обустроить быт в первые месяцы после переезда.
Множеству нуждающихся уже удалось закрыть сборы в том числе благодаря подписчикам «Зеркала» в Telegram. Мы благодарим каждого, кто поучаствовал!
Однако «Зеркалу» тоже нужна ваша помощь. Финансовая поддержка читателей позволит нам продолжить рассказывать такие важные истории, как эта, и помогать другим людям, которым это необходимо.
Станьте патроном «Зеркала» — журналистского проекта, которому вы помогаете оставаться независимым. Пожертвовать любую сумму можно быстро и безопасно через сервис Donorbox.
Всё о безопасности и ответы на другие вопросы вы можете узнать по ссылке.
Читайте также
