Сегодня, 25 марта, День Воли — 105-я годовщина провозглашения БНР. В независимой Беларуси одной из грустных традиций этого праздника стали задержания. «Зеркало» поговорило с людьми, которые в разные годы после акций в День Воли оказывались в милиции или за решеткой. Этот текст не о том, как в стране меняется уровень репрессий, а о том, как много лет белорусы не сдаются.
1990-е: «Нас так жа незаконна выпусцілі, як і затрымалі, бо Лукашэнка і тады быў залежны ад Масквы»
Сейчас Вячеслав Сивчик — лидер движения солидарности «Разам». В 1990-е он был ответственным секретарем Управы БНФ и одним из организаторов массовых акций. В 1999–2005-м День Воли для него заканчивался сутками, в 1996-м и 2007-м «уголовкой», а в 2017-м и 2018-м — превентивными задержаниями. Оппозиционер называет себя редким свидетелем исторических событий. Мы с ним возвращаемся в 1990-е.
— Дзень Волі 1996-га планаваўся Беларускім народным фронтам з кастрычніка 1995-га. Вялікую ролю ў падрыхтоўцы адыграў Васіль Быкаў, які быў старшынёй аргкамітэта. Дзякуючы яго аўтарытэту ў нацыянальны арганізацыйны камітэт увайшлі прадстаўнікі ўсіх апазіцыйных сіл. У той год была вельмі масавая ўлётачная кампанія: мы распаўсюдзілі каля двух мільёнаў улётак і правялі мноства пікетаў. У выніку на вуліцы выйшла шмат людзей. Гэта была антылукашэнкаўская, антыімперская акцыя, — рассказывает собеседник.
В 1996-м он был заявителем Дня Воли, с которого началась «Минская весна».
— У той год у Мінску ўлады санкцыянавалі нам толькі мітынг ля Опернага тэатра. Плошчу Незалежнасці, дзе мы аб’явілі збор, ачапілі, таму прыходзілася прарывацца. Было шмат дробных сутычак з міліцыяй. Па заканчэнні мітынгу людзі пайшлі да тэлевізіі. Хацелі, каб Зянону Пазняку і іншым лідарам БНФ далі эфір. Але перад будынкам БТ ужо выстраіліся «касманаўты», якія нікога туды не прапусцілі. Калі ўсе пачалі разыходзіцца, адбылося масавае збіццё і затрыманні. Але ў пастарунках людзей доўга не ўтрымлівалі.
Вячеслава Сивчика в тот день не задержали. Это произошло месяц спустя, а точнее после Чернобыльского шляха — 26 апреля. Группа захвата схватила его и еще четверых человек. При задержании оппозиционеру повредили левый плечевой нерв. Серьезную травму получил и еще один секретарь управы БНФ — Виктор Королик.
— 26 красавіка 1996-га быў першы масавы хапун у гісторыі незалежнай Беларусі. Усе мінскія РАУСы былі перапоўненыя. Там людзей збівалі, асабліва дасталася ўкраінцам з УНА-УНСА, іх захапілі восем чалавек. Мяне адвезлі ў Фрунзенскі РАУС, а адтуль на Акрэсціна. Тады я ўпершыню даведаўся, што ў Мінску ёсць такі завулак, — вспоминает Вячеслав Сивчик.
— У камеру я трапіў разам с Віктарам Каролікам і ўкраінцамі Андрэем Шапціцкім і Сяргеем Патапавым, якіх пасля асудзілі на год і тры месяцы. Ноччу сталі паступаць затрыманыя з іншых аддзелаў міліцыі. Камера была разлічана на 12 месцаў, столькі людзей там і змясцілі. Усе палітычныя. Нараў там не стаяла, спалі на драўлянай «сцэне», што ўзвышалася над падлогай. Лыжкі давалі без чаранкоў — іх абламвалі. Есці, лічы, прыходзілася рукамі. Але амаль усе ў знак пратэсту пачалі галадоўку. Толькі пілі ваду, з якой таксама былі праблемы, бо здарылася нейкая аварыя. Дарэчы, праз некалькі гадоў усе на Акрэсціна былі вельмі ўдзячныя дэпутату Вярхоўнага Савета Валерыю Шчукіну, які пісаў шмат скарг на ўмовы ўтрымання — у выніку лыжкі замянілі на нармальныя.
26 апреля 1996-го выпало на пятницу. Задержанные рассчитывали, что после выходных их отпустят. Но ошиблись. В понедельник на Окрестина привезли судей. Вячеславу Сивчику «за нейкую лухту, якая не адпавядала рэчаіснасці» назначили десять суток ареста. На процессе, который проходил в одной из камер, присутствовали конвоиры. После оглашения оппозиционера тут же заковали в наручники и увезли в прокуратуру. Там следователь сообщил, что Сивчик — подозреваемый по уголовному делу.
— Крымінальную справу завялі супраць усяго кіраўніцтва БНФ. Але ў СІЗА трапілі толькі мы з намеснікам старшыні БНФ Юрыем Хадыкам, светлая яму памяць. Інкрымініравалі нам Дзень Волі і Чарнобыльскі шлях, — вспоминает собеседник. — У Фрунзенскі РАУС адваката да мяне не пусцілі, афіцэры проста вынеслі яе з аддзялення. Адмовілі мне ў абаронцы і падчас суда на Акрэсціна. Не было адваката і ў пракуратуры, бо тады, як і цяпер, ніхто не папярэджваў, куды пераводзяць затрыманага чалавека. Мне вельмі пашанцавала, што ў той дзень у пракуратуру прынёс заяву вядомы мастак Аляксей Марачкін — на акцыі яму рассеклі брыво. Ён убачыў мяне і ўсім перадаў. І пры наступнай спробе допыту са мной ужо прысутнічала адвакат. Але ніякіх паказанняў ні тады, ні ў іншыя разы я не даваў.
Из прокуратуры Вячеслава Сивчика отправили в ИВС, который в то время находился на переулке Добромысленском. А через трое суток — в СИЗО на Володарского.
— У ІЧУ мяне штодзень пераводзілі з камеры ў камеру. Памяшканні былі маленькія, без рукамыйніка і ўнітаза. У прыбіральню выводзілі два разы на суткі, — описывает обстановку в изоляторе собеседник. — Тут знаходзілася шмат людзей, якія сядзелі за забойства, што ўносіла свой каларыт. Першая размова ў камеры атрымалася анекдатычнай. Сусед спытаў, які ў мяне артыкул. Я назваў, а ён не ведаў, хоць крымінальнікі вельмі любяць хваліцца, што добра абазнаныя ў Крымінальным кодэксе. Тлумачу: «Масавыя забурэнні», гляджу: у яго вочы некуды адлятаюць. А пасля да яго штось даходзіць, і ён кажа: «А-а-а, БНФ, машыны на плошчы кулялі. Па тэлевізару гэта ўвесь час круцяць». Яго затрымалі пазней, чым мяне, таму ён бачыў. Пасля інфармацыя пра мяне хутка разышлася па ўсіх камерах. Тое ж было і ў СІЗА.
В СИЗО Вячеслав Сивчик провел чуть больше двух недель. Там, рассказывает, на него сильно давили, требовали, чтобы он закончил начатую еще на Окрестина голодовку.
— Следчыя і ахоўнікі са мной проста размаўлялі, а маім сукамернікам казалі: «Калі ён не будзе есці, вам хана». У выніку крымінальнікі спрабавалі гуляць са мной у гульні «не там сядзіш, не там стаіш», але ўсё гэта ўдалося вытрымаць. Мяне ратавала тое, што галадоўка была сапраўдная і адміністрацыя баялася мяне забіць. Неяк сам чуў, як адзін ахоўнік казаў іншаму: «Не вздумай Сивчика ударить, он и помереть может». Ніхто не хацеў браць на сябе гэты труп. Лукашэнка тут бы яўна адхрысціўся, а выканаўцу б пакаралі, — рассуждает собеседник. — Чаму? Бо ў нашу з Юрыем Хадыкам абарону падпісваліся дэпутаты. Пра нас гаварылі на тэлебачанні. Ды і наогул тады была зусім іншая Беларусь, у якой самым папулярным быў беларускі незалежны «8 канал». Быў яшчэ парламент. Генадзь Карпенка, віцэ-старшыня Вярхоўнага Савета XIII склікання, намагаўся наведаць мяне і Юрыя Хадыку. Яго памочнікі штодзень насілі асабістыя заявы кіраўніку СІЗА. Яго павінны былі пусціць, але ўжо тады было не да законаў. Але ўсё ж і крымінальнікі, і ахоўнікі баяліся пераходзіць пэўныя межы.
В СИЗО у Вячеслава Сивчика отказали почки — и в середине мая его перевели в реанимацию, которая находилась на территории одной из тюрем. А через три дня освободили под подписку о невыезде. Вскоре под подписку попал и Юрий Хадыка. А в конце весны 1997-го уголовное дело и вовсе закрыли.
— Гэта быў унікальны выпадак, калі Лукашэнка прайграў, — говорит собеседник и объясняет: — У 1996-м у Расіі праходзілі прэзідэнцкія выбары. У Барыса Ельцына, які ішоў на другі тэрмін, былі вялікія праблемы. Перад другім турам ён вельмі хацеў сустрэцца з Рыгорам Яўлінскім (на тот момент один из кандидатов в президенты России. — Прим. ред.). Тады Зянон Пазняк і Сяргей Навумчык, якія знаходзіліся за мяжой, праз польскіх калег і Сяргея Кавалёва (в начале 1990-х уполномоченный по правам человека в России. — Прим. ред.) дамовіліся, каб адной з умоў магчымай сустрэчы стала вызваленне беларускіх палітвязняў у Мінску. Яўлінскі ведаў Хадыку яшчэ з часоў СССР і пагадзіўся. У выніку нас так жа незаконна выпусцілі, як і затрымалі, бо Лукашэнка і тады быў залежны ад Масквы.
Лето 1996-го Вячеслав Сивчик провел в больнице. Все это время, вспоминает, проведать его приходили знакомые и незнакомые люди: «Гэта была людская рака». А пока он выздоравливал, его обязанности в БНФ выполнял теперь уже нобелевский лауреат Алесь Беляцкий.
— У 1997-м пасля Дня Волі па «крыміналцы» затрымалі пяць чалавек — гэта Алесь Бондараў, Уладзімір Лыско, Рыгор Кійко, Анатоль Сарокін і Алесь Коваль. Масавыя сутычкі былі і 25 сакавіка 1998 года. І калі 2 красавіка мяне захапілі, падчас працэсу мне паказалі россып адміністрацыйных пратаколаў, у тым ліку за Дні Волі 1997-га і 1998-га. У выніку за ўсе гэтыя акцыі мне далі десяць сутак, — вспоминает Вячеслав Сивчик. — Але я іх не адсядзеў. Пры затрыманні на мяне накінулася некалькі дзясяткаў чалавек. Па мне гэта было настолькі бачна, што дзяжурны ІЧУ адмовіўся мяне прымаць з траўмамі. Так я чарговы раз трапіў у шпіталь.
Вячеслав Сивчик рассказывает, что обычно за День Воли ему давали по 15 суток. Но куда более сложной для него оказалась «десятка», которую он получил после 25 марта 2000 года.
— Тады за дзень да вызвалення мяне свядома перакінулі ў камеру з вошамі. З сукамернікамі нас адправілі на дэзынфекцыю. Калі мы вярнуліся, усё было заліта нейкім рэчывам, дыхаць, здавалася, немагчыма. Ахоўнікі атрымалі загад не пераводзіць нас у іншыя камеры, нягледзячы на тое, што побач былі пустыя. Вызвалілі мяне ў пяць раніцы, каб людзі не прыйшлі сустракаць. Потым ад таго, што я нанюхаўся ў камеры, мне ледзьве не глюкі бачыліся. Гэта была помста за тое, што падчас мітынгу я звярнуўся да міліцыянераў і прапанаваў ім таксама адзначыць 25 сакавіка, бо гэта ж агульнанацыянальнае свята. Наколькі мне вядома, шмат хто з іх так і зрабіў. Бо ў 1990-я яшчэ здаралася, што пасля акцыі амапаўцы маглі сядзець з нашымі ў бары і ў час тостаў гаварыць: «Жыве Беларусь!»
Начало 2000-х: «Бывало, газеты в камеру приносили со словами: „О, пра вас тут піша ваша «Народная воля». Чытайце, хлопцы“»
Сейчас Олег Корбан — глава общественного объединения «Альтернатива», а в начале 2000-х он был активистом «Молодого фронта». С 2002-го и до 2019-го ходил на все Дни Воли. На этих акциях его задерживали трижды: в 2002, 2003 и 2011 годах. Почти все из них, вспоминает собеседник, были несанкционированы. Власти, говорит, их специально не разрешали, чтобы создать конфликт: «Хотя нет ничего плохого в том, чтобы люди со своей символикой прошли хотя бы по тротуару».
— Когда пошел на первый День Воли, мне было 17 лет, я учился в машиностроительном колледже. В тот год люди собрались в сквере Янки Купалы, где возложили цветы, сформировали колонну, и несколько сотен человек направились в сторону площади Якуба Коласа. Дойти туда мы не смогли: по дороге налетели сотрудники в форме, начались задержания, — описывает ситуацию Олег. — Меня ударили кулаком по голове и забросили в автобус, где находилось человек десять.
Задержанных отвезли в РУВД и посадили в актовый зал. В первых рядах разместились «национально ориентированные бабушки». Они спорили с милицией, пели, задавали вопросы. Сотрудники им что-то отвечали, приносили воду, водили в туалет. Через три часа, когда людей опросили и переписали данные, их стали постепенно отпускать. Одних с пустыми руками, других — с протоколом.
— Сутки тогда давали, наверное, только видным активистам. Остальным — ничего или штраф. Мне на тот момент не было 18 лет, поэтому меня отпустили так. Сказали, участковый вызовет, но этого не случилось, — вспоминает Олег. — Никакой жестокости, угроз я тогда в РУВД не наблюдал. Но все равно происходящее казалось шоком: как так, людей несправедливо задерживают на несколько часов?! А ведь были те, кого взяли на подходе к акции или просто за то, что они говорят по-белорусски.
Через год Олег снова пошел на День Воли, правда, до самого мероприятия не дошел. Акция тогда начиналась вечером на площади Якуба Коласа. Активист с друзьями договорились собраться возле ЦУМа и вместе отправиться на место.
— Я пришел минут на пять раньше назначенного времени. Стою, жду на ступеньках. Ко мне подходят люди в форме, скручивают и быстро ведут во двор. Прохожие, которые стояли рядом, не поняли, что происходит, чтобы их успокоить, силовики стали повторять: «Преступник, преступник, разойдитесь», — продолжает Олег. — Я и сам ничего не понимал. Я не организатор, у меня даже флага с собой не было. Видимо, я где-то раньше засветился, поэтому меня и отвели в автобус. Он был пустой.
Минут через двадцать в салоне находилось уже около десяти человек. Олег думал, акция закончится — и их отпустят. Но ошибся: после мероприятия в автобус стали приводить новых задержанных. Следующей остановкой было РУВД.
— Меня привели к сотруднику, дали расписаться в протоколе. А там написано, что я нецензурно выражался. Это было что-то с чем-то. Я стал объяснять: это неправда. Он мне: «Я все понимаю, вот завтра у тебя будет суд, ты там все расскажешь. Возможно, судья тебе поверит и отпустит. Видно же, какой ты спокойный и интеллигентный человек», — теперь уже с долей сарказма продолжает Олег. — Отпустили тогда, наверное, только женщин в возрасте. На остальных составили протоколы и отправили на Окрестина.
Наутро задержанных погрузили в «буханку» и отвезли в суд Советского района. Во время процесса судья, слушая Олега, «сочувственно кивала „да-да-да“», но в итоге выписала ему пять суток. Молодой человек, как и многие «политические», вернулся в изолятор.
— Это было еще Окрестина до ремонта. Вместо нар на полу находились деревянные настилы. Там спали и лежали. Лежать можно было и днем, — описывает ситуацию собеседник. — Посуду давали алюминиевую, кружки пошарпанные, будто из тюрьмы НКВД.
В камере Олега все были «политическими». Сотрудники, вспоминает, относились к ним настороженно. Если с «бытовыми» и хулиганами работники общались строго, то с «политическими» сдержанно. Некоторые им сочувствовали. А один из охранников даже отвечал им исключительно по-белорусски.
В душ водили раз в неделю, прогулок не было, передачи принимали. Газеты, книги, сигареты, фрукты — «всего этого хватало».
— Бывало, газеты приносили со словами: «О, пра вас тут піша ваша „Народная воля“. Чытайце, хлопцы», — вспоминает собеседник. — С насилием я не сталкивался. Наверное, с тех пор на Окрестина сменились многие сотрудники, но для меня удивительно, как эта система стала настолько агрессивной.
В 2011-м Олег уже состоял в Объединенной гражданской партии.
— Это был период после 2010 года, когда прошла волна репрессий. Люди боялись, были запуганы, но демократическая общественность решила: «Дзень Волі святкаваць трэба», — рассказывает собеседник. — На протяжении дня люди приходили в сквер Янки Купалы, возлагали цветы. С утра поступала информация о задержаниях. Мы с соратниками по организации решили собраться в конспиративной квартире — она находилась в обычной высотке на первом этаже — и оттуда пойти. Там было около двадцати человек, но я не попал: поехал за цветами, а затем — на место. По адресу квартиры прибыла милиция, хотели наших задержать, но сплоховали. Когда сотрудники зашли в подъезд, стали стучать, ребята выпрыгнули через окно. Дома остался один человек, когда он открыл дверь, силовики очень удивились. Правда, дойти до сквера нашим не дали. У цирка к ним подошли люди в штатском — и всех задержали.
У Олега тоже все прошло не гладко. Он отзвонился своим, что купил цветы, собирается ехать на место, а затем вызвал такси.
— Почему-то приехало «Столица», хотя я заказывал не его. Таксист сказал: «Какая вам разница». Я сел, мы приехали к цирку. Только вышел из салона, ко мне подбежали люди в штатском и прямо с цветами задержали. Повели во дворы, в автобус, где уже сидели наши. Затем нас всех отвезли в РУВД, — рассказывает Олег. — Там поставили у стенки в коридоре. Лицом к стене, руки на стену, ноги широко. Силовики вели себя суровее, чем в 2002-м. Запрещали разговаривать, могли кого-то ударить. Но при этом через три часа нас всех нас отпустили без протоколов. Сотрудники провожали нас с недовольными лицами.
Несмотря на задержания и то, что акции на 25 марта в тот период были не особо массовыми, праздновать этот день для Олега было (и сейчас остается) важно:
— Мне всегда хотелось, чтобы в нашем обществе укреплялась самоидентификация, популяризировалась история и национальная культура, а годовщину образования БНР отмечали на официальном уровне. А еще, кроме праздника, 25 марта стало для нас своего рода демонстрацией несогласия с политикой властей. В первую очередь с их дистанцированием от всего белорусского и отказом от демократии и свободы.
2017-й: «В кабинете сидел полковник и, по сути, повторял то, что говорила пропаганда»
До 25 марта 2017 года айтишник Максим (имя изменено), которому на тот момент было 26 лет, на День Воли никогда не ходил. Да и в том году быть в центре Минска не собирался. Но акция в 2017-м была не столько праздником, сколько протестом против декрета №3 «О предупреждении социального иждивенчества», и называлась «Марш рассерженных белорусов».
— Меня возмутил «закон о тунеядцах» и то, как он преподносился. То есть если вы не платите налоги, потому что не работаете, не регистрируетесь в службе занятости, в которой нет смысла состоять, давайте еще и деньги [государству] платите, — объясняет свою позицию собеседник. — С утра я обновлял сайты новостных изданий и понимал: в стране происходит что-то нехорошее. Не то чтобы люди в Беларуси что-то решали. Но вот была акция, у меня накопилось — и я пошел.
В тот год люди собирались возле Академии наук. Когда Максим вышел из дома, на метро смог добраться только до «Площади Победы» — станции «Площадь Якуба Колоса» и «Академия наук» не работали. Дальше он пешком пошел к ЦУМу. К тому моменту у магазина уже начал выстраиваться кордон ОМОНа.
— Пока они еще строились, кто-то просачивался в сторону Академии наук, но я туда не пошел. Те, кто тоже не решился проскочить вперед, оставались у ЦУМа. Ничего особо тут не происходило, — описывает ситуацию Максим. — Мы стояли, силовики тоже. Потом кто-то из толпы стал хлопать в ладоши. Послышались кричалки, что мы не тунеядцы. Происходящего за щитами мы не видели. Лишь позже узнал, что со стороны Академии наук тоже был подобный кордон, и всех попавших в «ловушку» между ними пытались задержать.
В какой-то момент силовики стали разъезжаться. Молодой человек решил: «Окей, вроде все нормально прошло. Мы высказали свое недовольство» — и в небольшой колонне направился к метро «Площадь Победы».
— На подходе к трамвайным путям боковым зрением заметил, что к нам подъехал автозак. Оттуда стали выходить люди в черном, — продолжает Максим. — Часть толпы побежала. Я остался. Ко мне подошли два мужичка, взяли меня под руки, оторвав от земли, и понесли в автозак. Сразу в «стакане» я находился один, пока катались по городу, ко мне подсадили еще двоих.
Высадили задержанных на территории РУВД. Всех завели в «какой-то гараж», белый внутри и без дверей, и выстроили у стен.
— Молодой сотрудник начал связывать нам руки стяжками и постоянно уточнял, не туго ли. Какой-то парень говорил, что он курьер и у него есть накладная с адресом и товар, просил его отпустить. Не отпустили, — описывает обстановку собеседник. — Мы стояли так несколько часов. Сколько именно, не помню, но колени устали, и после этого день-два мне было больно ходить. Затем небольшими группами нас начали отводить в актовый зал РУВД. Вместо сцены там стоял приподнятый стол. За ним сидел какой-то господин. И у тех, кто пришел, он спрашивал, кто такие, где работаете. Сидя в велюровых креслах (со связанными руками это было не очень удобно), мы ему отвечали.
Впереди была дактилоскопия. По наблюдениям Максима, милиционеры «не были рады» их приезду, не понимали, что со всеми этими людьми делать. В какой-то момент их по одному стали приглашать к кому-то из руководства РУВД. После чего одних отпускали, других задерживали.
— В кабинете сидел полковник и, по сути, повторял то, что говорила пропаганда. О том, что готовились провокации и было найдено какое-то взрывное устройство. Говорил: «Ты мне, сорокалетнему полковнику, поверь». Уверял, что за их хорошую работу мы должны быть им благодарны. Я в этот момент подумал: если вы так хорошо работаете, то почему я и куча других случайных прохожих, которые даже в акции не участвовали, здесь. Понятно, свои мысли я вслух не озвучивал. Не то чтобы у нас была какая-то дискуссия, просто чувак вещал, — шутит Максим. — Когда он отработал программу, сказал: «Ты вроде как в первый раз, мы тебя прощаем. Но запомним, если еще раз попадешься, то ты у нас в списках».
Никаких бумаг молодому человеку подписывать не давали. Просто проводили из кабинета на выход. На вопрос, какие выводы сделал для себя после беседы, Максим отвечает:
— Если виден хороший шанс убежать, то стоит его рассмотреть, а не слепо следовать логике «я ничего не нарушаю». К тому же решил, что в будущем нужно вести себя осторожнее и не лезть в гущу событий. Этим принципом руководствовался и когда выходил в 2020-м. Хотя тогда то ли уже поднакопилось и терпение кончилось, то ли благодаря большому числу участников, но опасений было мало.
По данным правозащитников, 25 марта 2017 года на несанкционированной акции в центре Минска собралось более тысячи участников. В тот день задержали около 700 человек. Сто из них оставили под арестом до суда.
2021-й: «Не могу назвать себя легкой, но я даже не представляла, что кто-то может так просто поднять меня в воздух»
Марине (имя изменено) 25 лет, девять из них она живет в Польше. Летом 2020-го на время акций девушка приехала к родным в Беларусь, но уже осенью, когда начались массовые задержания, руководство европейской фирмы, где она удаленно работала, попросило ее вернуться.
— Наша компания занимается финансами, и если бы вдруг меня задержали, пришли домой с обыском, забрали компьютер и информация из него куда-то ушла, то это были бы серьезные репутационные риски. Поэтому я не стала возражать начальнику, но, возвращаясь в Польшу, чувствовала себя виноватой, — рассказывает Марина. — Мне хотелось внести свой кирпичик в строительство независимости нашей страны, поэтому весной я специально рассчитала поездку домой так, чтобы быть в Минске 25 марта и пойти на День Воли. Я читала про задержания, которые в то время происходили в стране, но думала: максимум, что мне грозит, — штраф. Посмотрела, сколько обычно дают, припасла на карточке нужную сумму — и была спокойна.
25 марта 2021 года стало первым в жизни Марины Днем Воли, когда она вышла на акцию. С собой у нее был большой флаг. Накануне утром она пошила его из простыни и куска красной ткани, который ее маме когда-то подарили как приданое.
— Флаг получился метра два, может, длиннее. Сразу хотела его сложить в рюкзак, но потом решила накинуть на плечи и пошла на остановку, чтобы поехать на Немигу. Села в автобус. Вижу, а у людей вокруг никакой символики. Я надеялась, что у кого-то хоть что-то будет. Хотя бы маленький флажок или значок. Чувствовала я себя странно, — делится тогдашними переживаниями Марина. — А потом смотрю по сторонам, а люди мне улыбаются. Кто-то даже подходил и говорил: «Жыве Беларусь!»
С флагом девушка прошла по Немиге минуты три и ощутила, как кто-то схватил ее сзади.
— Не могу назвать себя легкой, но я даже не представляла, что кто-то может так просто поднять меня в воздух. Смотрю, а это пять молодцов, — вспоминает собеседница. — Они потянули меня в бусик. И тут у меня в голове пронеслось: «А где остальные люди? Почему за меня никто не заступается? Почему я одна?» В камере девочки, услышав мою историю, говорили: «Марина, ты идиотка». Я отвечала: «Наверное, да». Но я была уверена, что со мной ничего плохого не случится. Это был тупой оптимизм. Видимо, чтобы ощущать реальный уровень опасности, недостаточно читать новости, нужно жить в Беларуси.
В тот же день Марину судили по скайпу по двум статьям и назначили 30 суток ареста. Один срок за неподчинение, второй за «массовое мероприятие в составе одного человека».
— Судья был молодой мужчина. Когда мне озвучили решение, я стала улыбаться, — описывает заседание девушка. — Подумала: «Вот это да». Я вышла с полотном, и за это мне дали 30 суток. Мне было не страшно и не грустно. В голове крутилась фраза: «Вот это сюрреализм».
Три дня Марина провела на Окрестина, а остальное время — в Жодино. Там половину срока им даже разрешали пользоваться матрасами и подушками. Потом, правда, все без объяснения причин забрали.
— Я сидела в двух камерах, и они отличались. В первой на десять мест было десять человек, во второй — на такой же площади разместили 16. В итоге шесть девушек спали где придется. Я — на столе. Из-за света, который постоянно над ним горел, по ночам чувствовала себя словно в операционной, но это было комфортнее, чем на шконке. Из-за редких прутьев у некоторых девочек оставались синяки, — описывает обстановку в помещениях Марина. — Раз в день на час нам выдавали одну книгу на всех, и мы, усаживаясь рядом, ее читали. Чтобы себя занять, одна из задержанных проводила тренировки по йоге, другая учила, как делать массаж лица, а я преподавала английский.
По словам Марины, передачи от родных для задержанных принимали. Правда, их желательно было побыстрее съесть, потому что «остатки еды в камере нарушают гигиенические стандарты» и в любой момент сотрудники могли сказать все выбросить. А вот самая известная бездомная Алла Ильинична, у которой были вши и которую часто подселяли к политическим, в том числе в камеру к Марине, эти стандарты, по мнению администрации изолятора, не нарушала.
— Основная проблема у нас была с лекарствами. Мы не могли их допроситься, — рассказывает собеседница. — Я астматик. Мой баллончик лежал в коридоре за дверью, и, если мне становилось плохо, нужно было стучать и просить его у охраны. Но не факт, что достучишься.
Несмотря на то, что итог Дня Воли оказался для Марины не таким, как она себе представляла, подобные акции, говорит она, дают надежду:
— И хотя их подавляют, а чем больше людей дергают, тем меньше выходит, всегда найдутся такие наивные оптимисты, как я, которые захотят выразить свою позицию. Я не знаю, хорошо это или плохо. Мне очень жалко людей, которых посадили на месяц или на дольше. Но при этом в день, когда я шла с флагом, в глазах прохожих видела радость. Да, у них не хватило смелости, чтобы вынести флаги, но их смелостью было то, что они мне улыбались и говорили: «Жыве Беларусь!» И я была настолько этому рада, что, когда вспоминала об этом за решеткой, думала: эти эмоции все окупают.
25 марта 2021 года из-за давления со стороны силовиков ежегодная акция в День Воли не состоялась. Несмотря на это, по данным правозащитников, 25 марта 2021 года во время протестных акций по всей стране задержали 118 человек.
