Что мешает Путину и Лукашенко остаться у власти в случае проигрыша в войне? Зачем подписан указ, согласно которому дипмиссии больше не будут выдавать паспорта и оформлять некоторые другие документы белорусам зарубежья? Вагнеровцы уезжают — значит, Россия сворачивает свое присутствие в Беларуси? Эти и другие злободневные вопросы задали нам вы. Мы переадресовали их политическому аналитику Артему Шрайбману и записали новый выпуск проекта «Шрайбман ответит».
— Что мешает Путину и Лукашенко остаться у власти в случае проигрыша в войне? Почему мнение, что они обязательно уйдут, стало аксиомой?
— Никто не может точно знать, как и когда уйдут Путин и Лукашенко. Любые разговоры подобного рода всегда о вероятности того или иного события. Мы можем лишь находить факторы, которые повышают или, наоборот, понижают ее. В целом проигрыш в войне, разумеется, не означает автоматический конец режима, который ее развязал. По данным исследования Сары Кроко и Джессики Уикс, после Второй мировой войны лишь каждый второй автократ потерял власть в течение двух лет после того, как проиграл развязанную им войну. Это означает, шансы 50 на 50.
Дальше можно посмотреть, что способствует такой смене режима после войны, а что нет. Например, в персоналистских диктатурах, которые проиграли войну, их устойчивость оказывается выше, чем в автократиях, где, кроме лидера-правителя, есть еще какие-то институты вроде партии власти или сильных военных. Режим Путина, очевидно, ближе к персоналистской диктатуре, и поэтому чисто статистически для него ситуация выглядит даже лучше, чем «фифти-фифти».
Но статистика в таких вопросах имеет очень ограниченную ценность, потому что каждый режим и каждая война уникальна. Например, войну в Украине, даже если ее отсчитывать от февраля 2022 года, уже можно считать аномально долгой, потому что большинство войн заканчиваются в пределах одного года.
Затяжная война высасывает из государства ресурсы. Она переводит экономику на военные рельсы, делая ее менее эффективной и уязвимой к внешним шокам: например, к колебаниям цен на нефть. Можно вспомнить, что Афганская война в сочетании с резким падением нефтяных цен сделала с Советским Союзом.
Кроме того, Кремль сам сделал из этой войны не какой-то локальный конфликт, а экзистенциальное сражение с Западом. Война поглотила российскую внешнюю и во многом внутреннюю политику. Она создала целые кланы людей и целые сектора экономики, которые от нее зависят и не смогут жить так же, если война закончится. Все это осложняет для Путина возможность выйти из войны с наименьшими потерями. Зафиксировать линию соприкосновения там, где она есть сейчас, списав это все на какой-то локальный прокол. То есть война в Украине уже прошла ту отметку, после которой ее легко списать на какую-то периферийную авантюру, после которой можно отряхнуться и пойти дальше.
Например, именно так Саддам Хусейн смог пережить свое военное поражение в Кувейте в 1991 году и остаться у власти еще на 12 лет после этого. Не добавляет устойчивости режиму и изоляция России со стороны Запада, которая, судя по всему, останется как минимум до момента, пока Путин находится у власти. А для судьбы белорусского режима имеет значение не лично Путин, а желание и возможность России продолжать поддерживать Лукашенко.
Первые полтора года войны это желание, скорее, только усилили, потому что Беларусь стала полноценным военным плацдармом, который надо финансировать в приоритетном порядке. Сценарий окончания войны не в пользу России означает как минимум ослабевание этой мотивации, потому что плацдарм больше не будет так необходим. Приоритеты станут другими.
К тому же очень сложно представить себе такое поражение России, которое не приведет к уменьшению ее экономического потенциала. То есть снизиться может как желание спонсировать Минск, так и возможности. Поэтому мы и можем сказать, что война в Украине в случае ее проигрыша Москвой повышает вероятность досрочного падения российского режима и, как следствие, его сателлитов. И на этом все. Политология, история, как и другие социальные дисциплины — это не физика, они не дают ни точных прогнозов, ни гарантий, несмотря на то, что многим психологически приятнее воспринимать слова про большую вероятность как что-то, что наверняка сбудется. Но в реальности это не так.
— Зачем властям указ, согласно которому дипмиссии больше не будут выдавать паспорта и оформлять некоторые другие документы белорусам зарубежья?
— Цель указа на поверхности, и пропаганда ее не особо скрывает. Власть довольно давно взяла на вооружение философию разделения белорусов на «правильных» и не очень.
Люди, которые сегодня управляют Беларусью, рассматривают себя — власть — как синоним государства и страны в целом. И в этой картине мира, если ты когда-то выступил против власти, это равно преступлению против всей страны.
В отношении таких людей, которые все еще живут внутри страны, у власти есть огромный спектр мер, как лишать их разных прав. Их можно сажать, увольнять, не допускать к каким-то профессиям, обыскивать по желанию силовиков. Но хочется наказывать и тех неправильных, кто находится вне контроля власти. И раз они, пойдя против Лукашенко, соответственно, пошли против государства, то теперь оно чувствует себя вправе отрезать их от своих базовых услуг, которые могут получать только «правильные» белорусы.
В этом смысле консульский указ Лукашенко — это только продолжение того тренда, который мы видели последние годы. Он включал в себя возможность выносить заочные приговоры, лишать эмигрантов гражданства и права голосовать на выборах в посольствах, а также блокировку их операций с недвижимостью, которую периодически практиковали в Беларуси. С теми же паспортами уже хватало историй, как консулы отказывались выдавать его белорусам по месту их проживания, вместо этого отправляя их за новым документом в Минск.
Новый указ просто легализовал эту практику и расширил ее на всех эмигрантов. Так бюрократически проще, чем разбираться в каждом индивидуальном случае, кто уже «достаточно экстремист», а кому еще можно выдать паспорт в консульстве.
Новый указ как раз бьет в первую очередь не по самым активным противникам власти. Они-то и так точно знали, что до смены власти им нельзя ни на родину, ни в посольство. В большей степени этот указ бьет по всем остальным. Для людей, которые давным-давно, десятилетиями не живут в Беларуси, но все еще сохраняют ее паспорт, это обернется новыми денежными расходами и тратой времени, потому что придется спланировать поездку на родину для решения каких-то бюрократических вопросов.
Для людей, которые находятся где-то на грани, которые не знают, насколько безопасно им возвращаться в Беларусь и находятся ли они на радарах у силовиков, этот указ опаснее всего. Он лишает их возможностей, которыми они планировали пользоваться еще недавно. И в этом смысле ненависть к власти у выехавших белорусов только усилится, причем вне зависимости от их политизированности. Но белорусский режим давно прошел ту остановку, когда его еще интересовало мнение выехавшей части белорусского народа. Важнее наказать «неправильных» белорусов, чем не разозлить какое-то число аполитичных.
Второй побочный мотив состоит в том, чтобы простимулировать работу комиссии по возвращению политэмигрантов, которая почти не пользуется спросом до сих пор. Теперь же у многих людей, которым остро нужно решить вопросы с документами, появится сильный стимул, чтобы попробовать хотя бы таким образом хоть немного снизить свои риски от приезда в страну.
Наконец, в-третьих, силовикам тоже постоянно нужна новая работа. Какая-то часть из белорусов зарубежья может рискнуть и приехать в страну. И некоторых из них можно будет задержать.
— На прошлой неделе мониторинговая группа «Беларускі Гаюн» рассказала, что в нашей стране находятся 2300 российских военных и уже почти не осталось российской авиации. В лагере ЧВК Вагнера демонтировано более половины палаток. Россия сворачивает свое присутствие в Беларуси? Для чего это может быть ей нужно?
— Мы привыкли думать, что Москва сохраняет или наращивает свое военное присутствие в Беларуси, чтобы в том числе контролировать Лукашенко. Но по факту мы видим, что приоритеты оказываются немного другими. Хорошо, когда у тебя есть достаточно войск, чтобы раскидывать их по всем возможным локациям. Например, закрывать весь фронт, держать на иностранных военных базах, попутно усиливая там свое политическое влияние, тренировать мобилизованных в Беларуси, создавая Украине угрозу с севера. Но когда войск становится недостаточно, чтобы решать все эти задачи, приходится делать выбор.
В итоге в Беларуси практически до нуля сократился российский компонент региональной группировки войск, которую создавали почти год назад. Причем это касается как пехоты, так и авиации. И это говорит нам о том, что у России есть острый дефицит военной силы на других направлениях. Если бы это было иначе, российской армии не пришлось бы перебрасывать десантников экстренно из Луганской области на южные направления в Запорожскую. Если бы у России были свободные войска, не имело бы смысла отменять регулярные учения «Запад», которые должны были пройти в Беларуси в этом году.
В итоге, сталкиваясь с необходимостью делать выбор, Москва решает убрать из нашей страны значительную часть своего военного присутствия. Там считают, что политическая лояльность Минска будет обеспечена и другими средствами. Ведь в Беларуси, судя по всему, есть какое-то количество российских ядерных боеголовок, экономическая зависимость от России вообще приближается к тотальной. Бояться каких-то метаний Лукашенко в обозримом будущем бессмысленно — и в угрозу Украине с севера тоже уже никто не верит, включая сам Киев.
Ситуация с «Вагнером», конечно, особая, но логика со сворачиванием лагеря похожа. Россия просто не видит ни военного, ни политического смысла содержать в Беларуси тысячи наемников без дела: достойных задач для них там нет. И, оставшись без стабильного финансирования, они постепенно покидают Беларусь. Поэтому российское военное присутствие в нашей стране нельзя назвать постоянным — оно, скорее, мерцающее.
Когда возникают свободные ресурсы и осмысленные задачи, Москва присылает войска. Такая ситуация вполне может повториться, например, после повторной мобилизации в России или в случае какого-то острого военного или политического кризиса внутри Беларуси или у ее границ. Но пока мы можем зафиксировать, что постоянное военное присутствие в нашей стране не является для Москвы острым приоритетом. Важно иметь плацдарм, куда всегда можно вернуться.
— Польша начала выдавать туристические визы, Лукашенко приглашал представителя Варшавы на учения ОДКБ, президент Литвы заявил, что вопрос полного закрытия границ теряет актуальность, наемники постепенно покидают нашу страну. При этом о политзаключенных будто бы говорят все меньше. Страны-соседи и белорусский режим посылают друг другу сигналы о перезапуске отношений?
— Все перечисленное действительно выглядит как попытка деэскалации с обеих сторон, но попытка очень ограниченная и непоследовательная.
Во-первых, любой обмен сигналами на двустороннем уровне между Беларусью и каким-то ее западным соседом априори не может перезапустить отношения — какими бы серьезными эти сигналы ни были. Отношения скованы на уровне санкций, которые введены Евросоюзом в целом. Минск с Варшавой, как и Минск с Вильнюсом, могут попробовать решить только те проблемы, которые накопились уже сверху — над общими конфликтами и барьерами в отношениях. А это значит, что само поле для обмена сигналами невелико.
Двусторонних проблем немало, но даже решение их всех не потянет на полную перезагрузку отношений. По сути, речь может идти о миграционном кризисе, милитаризации границы с обеих сторон, решении каких-то вопросов, связанных с контактами пограничников и военных, освобождении важных для Польши политзаключенных, открытии или закрытии погранпереходов, ускорении их работы, решении каких-то дипломатических проблем вроде состава посольств в Минске и в столицах стран-соседей.
Во-вторых, сами эти сигналы сбивчивые. Да, весь август и начало сентября Минск последовательно уменьшал количество мигрантов, которые пытались штурмовать границу с Польшей, но при этом так же резко росло количество мигрантов, которые хотели прорваться в Латвию. Лукашенко как бы говорит: «Окей, я могу временно перебросить часть мигрантов на другой участок границы, чтобы поляки успокоились, но решать проблему в целом я не собираюсь».
Плюс, по сообщениям польских пограничников, недавно их забросали камнями с белорусской стороны. Минск же утверждает, что польские пограничники сами провоцируют белорусов, когда стреляют поверх голов мигрантов, которых они выпихивают обратно в Беларусь. Если бы было четкое желание мириться, то таких эксцессов никто бы не допускал.
Миролюбивое заявление министра [обороны Беларуси Виктора] Хренина про польский вертолет, который якобы пересек белорусскую границу, и приглашение польских наблюдателей на учения ОДКБ были почти синхронно уравновешены решением Минска выйти из Договора об обычных вооруженных силах в Европе, причем выйти только в отношениях с Польшей и с Чехией.
С польской и литовской стороны мы тоже видим более умеренную риторику отказа от угроз полного закрытия границы. Но и это связано с тем, что подобные заявления с самого начала были скорее не планами наших соседей, а именно угрозами в ответ на появление ЧВК Вагнера в Беларуси. Лагерь вагнеровцев стал рассасываться, Лукашенко тоже смягчил риторику — и страны-соседи ответили тем же.
Но здесь не видно какой-то проактивной готовности кого-то из соседей вкладываться в то, чтобы серьезно менять отношения. Конфронтация и взаимное недоверие стали новой нормой, и стороны, скорее, пытаются управлять напряженностью, как будто повышая уровень огня на плите, но не пытаются перевести отношения в новое качество.
В теории устойчивый обмен даже такими небольшими сигналами на дистанции нескольких месяцев, а может быть лет, способен вернуть стороны если не к доверию, то хотя бы к какому-то устойчивому диалогу. В идеале можно себе представить освобождение [журналиста Анджея] Почобута, возобновление нормальной работы всех погранпереходов на западных границах Беларуси, прекращение миграционного кризиса, возвращение в Минск, Варшаву и Вильнюс полного состава посольств.
В теории западные санкции не мешают также и перезапустить поезда, и начать выдавать еще больше виз, но, к сожалению, сама логика войны в регионе и продолжающиеся репрессии в Беларуси дают слишком много поводов, чтобы этот диалог не стал устойчивым, а постоянно срывался.
— Скоро в Беларуси пройдут выборы: парламентские и президентские. На них у властей и Лукашенко лично будут якобы оппозиционные спарринг-партнеры? Или режиму сейчас это не нужно?
— Необходимость в спарринг-партнерах на выборах есть почти в любых диктатурах, даже в тоталитарных.
Мало кто знает, но в коммунистических Китае и Северной Корее тоже есть по несколько партий. Пока есть выборы как процедура и люди, которые уделяют ей хоть какое-то внимание, надо, чтобы этот спектакль был хотя бы немного похож на оригинал.
Бюллетень с одним кандидатом или с одной партией, как это было в СССР, пока выглядит слишком экзотично для Беларуси. Если бы власть хотела прийти именно в эту точку, то нет никакой необходимости регистрировать несколько провластных партий. А судя по всему, после перерегистрации их в стране останется четыре.
Просто спарринг в такой системе будет немного другим. Оппозиция до сих пор участвовала в выборах, чтобы воспользоваться этой возможностью и, если повезет, дестабилизировать правящий режим — и таким образом в перспективе прийти к власти. Поэтому почти каждые выборы рождали ярких кандидатов и почти все президентские кампании заканчивались вполне себе реальным политическим столкновением на улицах. Цели новых спарринг-партнеров будут сугубо театральными. По крайней мере, до тех пор, пока власть сильна, а поводки этих партий достаточно крепки.
Это означает и изменение дискурса кампании. Критики Лукашенко или высшей власти в целом мы вряд ли услышим. Враги, скорее, будут у всех кандидатов общими: «беглая оппозиция» и Запад. Максимум для имитации плюрализма другим провластным партиям, кроме «Белой Руси», могут разрешить критиковать кандидатов от «Белой Руси» на их округах или местную власть.
Президентские выборы, если они будут проходить в таком же режиме, как и сейчас, будут очень напоминать то, что происходит в Центральной Азии, когда все кандидаты соревнуются в том, кто из них более аккуратно или, наоборот, более демонстративно похвалит президента. Мы уже видели такие модели спарринга в Беларуси, когда кандидатами были [Почетный председатель Либерально-демократической партии Беларуси Сергей] Гайдукевич или лидер казачества [Николай] Улахович. Отвечая на вопрос, зачем они вообще участвуют в президентских выборах, если только хвалят Лукашенко, они говорили что-то вроде «у меня есть партия — она должна участвовать в выборах».
