Репрессии первой половины XX века в СССР в первую очередь ассоциируют с личностями глав советской спецслужбы — ВЧК-ОГПУ-НКВД. Обывателям хорошо знакомы имена Лаврентия Берии, Николая Ежова или Генриха Ягоды. Однако в истории ведомства хватает и менее известных людей, которые ответственны за расправы над политическими противниками и случайными жертвами в не меньшей степени. Один из них — уроженец Беларуси, комиссар госбезопасности Яков Агранов, считавшийся правой рукой Ягоды и Ежова и организовывавший репрессии в 20-е и 30-е годы. С его именем связаны практически все самые громкие судебные расправы того времени, но и конец самого чекиста оказался бесславным. Рассказываем об этом человеке.
Этот текст — первый в нашем новом проекте «Опричники». В нем мы рассказываем о малоизвестных антигероях советской эпохи, которые имели самое прямое отношение к репрессиям, но не слишком известны широкой публике.
От гомельского бухгалтера до работника ВЧК
Яков Агранов — выходец из еврейской семьи, жившей в белорусском Чечерске. Сейчас это районный город в Гомельской области, а тогда — местечко, входившее в состав Рогачевского уезда Могилевской губернии Российской империи. Настоящее имя будущего чекиста — Янкель Шевель-Шмаев. Его отец владел бакалейной лавкой, однако рано ушел из жизни, после чего многодетная семья и ее «бизнес» стали заботой матери. Позднее сам чекист будет утверждать, что был сыном рабочего — то ли строителя, то ли кузнеца — то есть имел «пролетарское происхождение».
Янкель бакалейщиком быть не хотел. В 1907 году, в возрасте 14 лет, он поступил в Чечерское 4-классное городское училище, а в 1911-м устроился на работу бухгалтером на лесном складе Левина в Гомеле.
«В этом городе зрела революционная жизнь, где наиболее активными казались социалисты-революционеры (эсеры), — писал историк Эдуард Макаревич в своей книге „Восток-Запад. Звезды политического сыска“. — Сослуживцы по складу, что состояли в эсерах, и убедили Янкеля вступить в эту партию. Было ему тогда уже девятнадцать. И следы его партийной деятельности находятся в полицейских протоколах: „18 апреля 1915 года, в г. Гомеле во рву состоялась сходка представителей революционных партий, всего до 50 человек; ораторами на таковой выступали чечерский Рогачевского уезда мещанин Янкель Шевелев-Шмаев Агранов, носящий в партии социалистов-революционеров кличку Михаил“».
Псевдоним Агранов парень выбрал себе по всей видимости в память об активисте еврейской партии «Бунд» Янкеле-Мойше Агранове, который 17-летним погиб в 1905 году. Тогда он в составе гомельского отряда еврейской самообороны участвовал в революционных беспорядках, организованных местным отделением «Бунда» и комитетом РСДРП.
Агранову удалось уклониться от призыва в армию в начале Первой мировой (он сослался на эпилепсию). Более того, парень распространял листовки с призывами к поражению России. Активность молодого человека (в 1915-м он уже был членом Гомельского комитета ПСР) незамеченной не осталось. Царские власти арестовали его и поместили в Гомельскую тюрьму, а в мае 1915-го приговорили к ссылке в Енисейскую губернию за агитацию против армии.
В этом регионе революционеров было немало, а особенно много — большевиков, с которыми и познакомился Агранов. Среди них были Иосиф Сталин и Лев Каменев, также отбывавшие там наказание. Официальная советская биография утверждала, что политическую ориентацию будущий чекист сменил еще в 1915-м, уйдя от эсеров к большевикам, однако современные исследователи считают, что он вступил в партию уже после Октябрьской революции.
Именно революционные события в Петрограде дали Агранову свободу — уже в марте 1917-го он вместе со Сталиным приехал в столицу России. А вскоре новое руководство направило Агранова на историческую родину — в том же году он стал секретарем Полесского обкома партии большевиков и был одним из основных руководителей захвата власти большевиками в Гомеле. Одной из его главных задач на новом месте стали аресты гомельских «контрреволюционеров».
Судя по всему, с задачей молодой большевик справился отлично — уже в 1918-м его ждало первое повышение. Захватившие власть большевики создали свое правительство — Совнарком, а также небольшую комиссию при нем — так называемый Малый Совнарком, который занимался решением менее важных вопросов. Секретарем этой организации и стал Агранов — теперь в число его вопросов входили не местные проблемы белорусского Полесья, а уже дела государственной важности.
В 1919-м — очередное повышение, на этот раз Агранов перешел на работу в секретариат «большого» Совнаркома. Фактически на новой должности он стал одним из личных секретарей Ленина. Большевик визировал доставляемые Ленину из ВЧК (Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем, советская спецслужба, созданная Феликсом Дзержинским в 1917 году, позднее была переименована в ОГПУ, затем — в НКВД) «проскрипционные списки» — перечни лиц, подлежащих аресту и уничтожению за принадлежность к «буржуазным классам». Поскольку Ленин в силу занятости не мог уделять этому внимание, как правило, за него ставил свою подпись Агранов. Через его руки шли также апелляции на действия ВЧК, подававшиеся на имя Ленина. Поэтому роль Агранова в развертывании массовых репрессий была значительна.
Заметив успехи Агранова именно на ниве работы в ВЧК, в том же 1919-м его решили перевести в советскую спецслужбу уже на постоянной основе — с совмещением работы в Совнаркоме. «Протокол № 346 с разрешающей формулировкой подписал Ленин. Так Агранов стал особоуполномоченным ВЧК по важным делам. Существует точка зрения, будто Сталин хотел иметь „своего“ человека в Чрезвычайной комиссии. Подтверждающих свидетельств этому нет. Но ясно и другое: преданных советской власти и в то же время дельных людей тогда очень не хватало. Агранов же был из преданных и дельных», — писал Эдуард Макаревич.
С этого момента начинается карьера Агранова на множестве должностей в ВЧК-ОГПУ-НКВД, которая и сделала его известным.
Первые дела: Кронштадтское восстание, казнь Гумилева и «философский пароход»
Работы на новом месте у Агранова хватало — власть Советов все еще не была крепка, продолжалась Гражданская война, то и дело в разных регионах огромной страны вспыхивали восстания.
Одним из них стало Тамбовское восстание 1920−21 годов. Руководил им Александр Антонов — бывший соратник Агранова по партии эсеров. Причиной стала начатая большевиками продразверстка — Тамбовщина была одним из самых плодородных регионов России и не голодала даже во время войны, однако с приходом к власти большевиков на местных хуторах стали появляться люди в форме, которые силой отбирали у них хлеб. Кроме того, здешних зажиточных крестьян лишили права продавать выращенную продукцию.
Ответом стала вооруженная борьба — еще с 1918-го местные мужчины начали массово уходить в леса, забирая с собой оружие (многие имели его, вернувшись с фронта). А в начале 1919-го они объединились под командованием Антонова и начали нападать на учреждения советской власти и терроризировать местных большевиков. Местное население партизан поддерживало, считая их своими защитниками. Движение оставалось малочисленным до 1920 года — тогда в регионе случилась засуха, а размер продразверстки не уменьшили. Запуганные большевиками люди начали присоединяться к отряду Антонова тысячами. Во второй половине года они начали захватывать населенные пункты и устанавливать в них свою власть, захватывать пулеметы и артиллерийские орудия. Присланная на место Красная Армия потерпела от повстанцев несколько крупных поражений. Численность партизан достигла 50 тысяч человек, они захватили практически всю губернию и начали требовать свержения большевиков.
На место подавлять восстание отправили чекистов, в числе которых был и Агранов. Решение ситуации выбрали двойственное: с одной стороны, остановили в регионе продразверстку и объявили амнистию для повстанцев в случае разоружения, с другой — начали масштабную военную операцию против партизан (к тому времени закончилась советско-польская война, что позволило перебросить с фронта тысячи солдат). После того как основные силы повстанцев были разбиты, в регионе начались жесточайшие репрессии: без суда расстреливали всех, кто мог иметь хоть какое-то отношение к сопротивлению, таким же мерам подвергались семьи подозреваемых в участии в восстании и даже целые села. Прятавшихся в лесах и болотах крестьян массово травили ядовитыми газами. К середине июля 1921-го мятеж был полностью разбит.
В марте того же года вспыхнуло восстание в Кронштадте — крепости рядом с Петроградом. Только на этот раз большевикам противостояли не крестьяне, а вооруженные матросы местного гарнизона (те самые, что ранее и привели Ленина и его соратников к власти), а также жители бывшей столицы, которые были не согласны с диктатурой партии и политикой военного коммунизма. В этом случае большевики уже не использовали «пряник», отдав предпочтение «кнуту» — восстание жестко подавили, убив около тысячи матросов. Остальные были арестованы и затем репрессированы, причем некоторые из руководителей — на основании подготовленного Аграновым доклада.
Но, наверное, самым известным делом Агранова в это время стало расследование по делу «Петроградской боевой организации Таганцева». Владимир Таганцев был ученым, работал в Российской академии наук и, судя по всему, действительно был настроен к большевикам негативно и имел планы по борьбе с режимом. Однако власти в своем стремлении разгромить нелояльную им интеллигенцию сфабриковали дело о якобы существовавшей боевой организации, которая готовила в Петрограде переворот. Летом 1921-го по делу было арестовано несколько сотен человек — в основном представителей интеллигенции.
Среди задержанных оказался и знаменитый поэт, муж Анны Ахматовой Николай Гумилев. Согласно документам из уголовного дела, следствие вел некто Якобсон, нигде более не фигурировавший. Многие исследователи предполагают, что под этим именем скрывался Агранов, который лично допрашивал Гумилева.
Несмотря на то что за поэта вступились многие известнейшие люди того времени, в том числе лояльные большевикам (например, Максим Горький), Гумилева расстреляли в августе 1921-го. Его судьбу разделили еще около ста представителей интеллигенции, осужденных по этому же делу, — их либо приговорили к смертной казни, либо убили еще при задержании. Десятки были отправлены в лагеря. Позднее на вопрос, почему к этим людям были применены такие ужасные наказания, Агранов отвечал: «В 1921 году 70% петроградской интеллигенции были одной ногой в стане врага. Мы должны были эту ногу ожечь». Гумилева и других жертв реабилитируют в 1992 году, признав дело сфабрикованным.
Расцвет карьеры чекиста: дружба с Маяковским и фабрикация громких дел против соперников Сталина
К середине 1920-х Агранов уже был одним из самых известных чекистов в стране. Его профилем стала работа с интеллигенцией. «Он специализировался на работе с интеллигенцией, вышедшими из фавора старыми большевиками. Агранов лично допрашивал интеллигентов старой формации (историка Мельгунова, поэта Гумилева). <…> Именно Яков Агранов подготовил список интеллигенции, высланной из Советской России в 1922 году. Все это время он вел активную общественную жизнь в художественных кругах, где был известен как Янечка», — писал белорусский историк Эммануил Иоффе. За успех в «операции» по высылке Агранова сделали начальником Особого бюро ОГПУ по административной высылке «антисоветских элементов». Фактически все высланные в 1922—1923 годах прошли через его руки.
По словам этого Иоффе, «[Агранов] активно участвовал в художественной жизни Москвы, близко общался с членами РАППа (Российская ассоциация пролетарских писателей. — Прим. ред.) и ЛЕФа (творческое объединение „Левый фронт искусств“. — Прим. ред.), был в дружеских отношениях с литературным критиком, одним из лидеров воинствующей группы в советской литературе <…> Леопольдом Авербахом, писателем Борисом Пильняком, поэтами Осипом Мандельштамом и Владимиром Маяковским, супругами Бриками. По мнению ряда исследователей, именно Агранов организовал „самоубийство“ Маяковского. Будучи ближайшим помощником и соратником [фактического главы ОГПУ] Ягоды, он использовал свои связи в художественных кругах для получения осведомительной информации».
Среди исследователей действительно распространена версия, что Агранов был не просто другом Маяковского, но и завербовал поэта для сотрудничества с ВЧК.
Эдуард Макаревич в своей книге приводил такое свидетельство о дружбе Агранова и Маяковского, рассказанное одной из участниц встреч интеллигенции в салоне Бриков: «На одном из заседаний ЛЕФа Маяковский объявил, что будет присутствовать один товарищ — Агранов, который в органах госбезопасности занимается вопросами литературы… С тех пор на каждом заседании аккуратно появлялся человек средних лет, в принятой тогда гимнастерке, иногда в штатском. У него были мелкие, не запоминающиеся черты лица. В споры и обсуждения он никогда не вмешивался».
А так вспоминал его писатель Корнелий Зелинский: «Я очень часто видел Агранова, когда приходил к Брикам. Вспоминались всегда строки Лермонтова о Басманове: „С девичьей улыбкой и змеиной душой“. Вспоминались потому, что тонкие и красивые губы Якова Сауловича всегда змеились не то насмешливой, не то вопрошающей улыбкой. Умный был человек».
Ходили слухи, что Агранов был любовником самой Лили Брик — возлюбленной Маяковского. Отсюда же растут ноги у версии, что к самоубийству поэта был причастен чекист. «Оказывается, Маяковский много знал, выполняя поручения чекистов по связи с заграничной агентурой. Кроме того, у поэта намечался духовный кризис из-за начавшегося неприятия советской действительности — кризис, способный обернуться антисоветскими стихами», — писал Эдуард Макаревич.
В это время сотрудник ОГПУ заработал себе реноме «чекиста-эстета», интересующегося искусством во всех его проявлениях. Однако его интерес к культуре был в большей степени профессиональным. «Агранов фактически был одним из создателей советской цензуры, и решал, кого из писателей считать советским, а кого — нет. Многим такие «рецензии» Агранова стоили жизни. Казни санкционировались Аграновым с такими «формулировками», как «враг рабочих и крестьян», «убежденный сторонник демократического строя», — писала инициатива «Правозащитники против пыток».
Но будет ошибкой думать, что Агранов занимался исключительно «интеллигентскими» процессами. В конце 20-х — начале 30-х он расследовал практически все самые громкие дела в СССР. Все началось в 1928 году с «дела Промпартии» (власти утверждали, что на ряде крупных предприятий действовали группы вредителей), где Агранов добивался смертной казни всех его фигурантов. В 1930-м началось «дело Трудовой крестьянской партии» — якобы ряд ученых и экономистов готовил переворот с целью свержения Сталина. В 1934-м Агранов вел следствие по факту убийства первого секретаря Ленинградского обкома партии Сергея Кирова, «выявив» причастность к нему политических противников Сталина — Зиновьева, Каменева и других. Те позднее были расстреляны — это произошло в рамках «Московских процессов», дела, которые также вел Агранов. Во время третьего из них чекист вел следствие в отношении своего бывшего начальника — Генриха Ягоды. Еще один известный процесс чекиста — борьба с «очагами гомосексуалистов», которых обвиняли в заговоре против властей. С него в СССР начались гонения на гомосексуалов, соответствующая статья даже появилась в УК.
Все эти процессы позднее были признаны сфальсифицированным, расстрелянные люди в большинстве своем — реабилитированы. Как же Агранову удавалось фабриковать дела в таком масштабе? В первую очередь ответом кажутся пытки, с помощью которых можно было заставить людей себя оговорить. Однако, если верить ряду воспоминаний, чекист по крайней мере в некоторых случаях пользовался иными методами.
Вот что рассказывала о следствии по делу крестьянской партии жена главного обвиняемого, экономиста и писателя Александра Чаянова: «Мужа забрали 21 июля 1930 г. на работе… О том, что происходило в тюрьме, я могу рассказать только с его слов. Ему было предъявлено обвинение в принадлежности к «Трудовой крестьянской партии», о которой он не имел ни малейшего понятия. Так он и говорил, пока за допросы не принялся Агранов. Допросы сначала были очень «дружественные», иезуитские. Агранов приносил книги из своей библиотеки, потом просил меня передать ему книги из дома, говоря мне, что Чаянов не может жить без книг, разрешил продовольственные передачи и свидания, а потом, когда я уходила, он, пользуясь душевным потрясением Чаянова, тут же ему устраивал очередной допрос. Искренне принимая «расположение» Агранова, Чаянов дружески объяснил ему, что ни к какой партии он не принадлежал, никаких контрреволюционных действий не предпринимал. Тогда Агранов начал ему показывать одно за другим тринадцать показаний его товарищей против него. Показания, переданные ему Аграновым, повергли Чаянова в полное отчаяние — ведь на него клеветали люди, которые его знали и которых он знал близко много лет. Но все же он еще сопротивлялся. Тогда Агранов его спросил: «Александр Васильевич, есть ли у вас кто-нибудь из товарищей, который, по вашему мнению, не способен оболгать?» Чаянов ответил, что есть, и указал на профессора экономической географии А. А. Рыбникова. Тогда Агранов вынул из ящика показания Рыбникова и дал прочесть Чаянову. Это окончательно сломило сопротивление Чаянова. Он начал, как и все другие, подписывать то, что сочинял Агранов. Так он, в свою очередь, оговорил и себя».
Сам Агранов свой подход к следствию описывал так: «Наша тактика сокрушения врага заключалась в том, чтобы столкнуть лбами всех этих негодяев и их перессорить. А эта задача была трудная. Перессорить их было необходимо потому, что все эти предатели были тесно спаяны десятилетней борьбой с нашей партией. Мы имели дело с матерыми двурушниками, многоопытными очковтирателями».
Такая успешная работа высоко ценилась начальством Агранова. «С февраля 1933 года он уже заместитель председателя ГПУ Вячеслава Менжинского. В 1934-м Яков Агранов назначается на ответственный пост 1-го заместителя народного комиссара внутренних дел СССР. Фактически он стал правой рукой двух печально знаменитых наркомов — сначала Ягоды, а затем — Ежова. Одновременно занимал должность начальника Главного управления государственной безопасности НКВД (организация-предшественница КГБ. — Прим. ред.). Его избирают членом Центральной ревизионной комиссии ВКП (б) и членом ЦИК СССР. В 1935 году был удостоен высокого звания комиссара госбезопасности 1-го ранга, что соответствовало в то время нынешнему званию генерала армии или маршала рода войск», — писал Эммануил Иоффе.
Естественно, что деятельность Агранова подразумевала определенную публичность — а потому он был известен и за пределами СССР. Правда, несколько с другой стороны. Вот как его описывал в 1930-е в своей книге о Дзержинском Роман Гуль, один из представителей белой эмиграции: «При Дзержинском состоял, а у Сталина дошел до высших чекистских постов кровавейший следователь ВЧК Яков Агранов, эпилептик с бабьим лицом, не связанный с Россией выходец из Царства Польского, ставший палачом русской интеллигенции. Он убил многих известных общественных деятелей и замечательных русских ученых: профессора Тихвинского, профессора Волкова, профессора Лазаревского, Н. Н. Щепкина, братьев Астровых, К. К. Черносвитова, Н. А. Огородникова и многих других. <…> Агранов уничтожил цвет русской науки и общественности, посылая людей на расстрел за такие вины, как «по убеждениям сторонник демократического строя» или «враг рабочих и крестьян» (с точки зрения убийцы Агранова). Это же кровавое ничтожество является фактическим убийцей замечательного русского поэта Н. С. Гумилева…»
Низвержение и бесславный конец, неудачные попытки реабилитации
Однако конец карьеры у большинства известных чекистов того времени был весьма похожим. В 1936-м с должности главы НКВД сняли Генриха Ягоду, а меньше чем через год его арестовали и в 1938-м расстреляли во время «Московских процессов» — напомним, материалы для них готовил в том числе Агранов. Изначально казалось, что тот опалу своего шефа переживет без проблем — Агранов сохранил должность замглавы НКВД и при новом начальнике — Николае Ежове.
Однако нового главу советской спецслужбы такой заместитель не устраивал — считается, что Ежов хотел видеть помощником своего ставленника Михаила Фриновского. В это время как раз начинался процесс над маршалом Михаилом Тухачевским, и подготовку материалов по его делу хотели отдать как раз Фриновскому. Кроме того, предполагается, что и сам Сталин счел неудобным наличие в живых человека, знающего подоплеку «Московских процессов».
Эммануил Иоффе приводил такую фразу, якобы сказанную Сталиным во время одного из разговоров с Ежовым в конце 1936-го: «Агранов — это неискренний человек, провокатор. Надо еще посмотреть, как он вел следствие по делу об убийстве товарища Кирова, может быть, так, чтобы запутать все дело. Ягода всегда делал на него ставку».
В итоге Ежов предложил постепенно отодвинуть Агранова с ключевых позиций в НКВД, но о планах его ареста ничего говорить не стал — эта мера подразумевалась сама собой. Сталин, как утверждает Иоффе, сказал: «Ты — нарком, решай сам. Раз человек запачкался, его надо убрать».
Сам Агранов, по видимому, чувствовал себя в безопасности и допускал лишь свое увольнение, но не суд — все же со Сталиным его связывала старая дружба, еще со времен ссылки в Сибирь. Более того, одно время чекист пользовался исключительным доверием диктатора. Дело в том, что у Сталина и Агранова были рядом дачи в правительственной резиденции Зубалово, и, по слухам, они часто вместе проводили время, выпивали. Сам Ежов полагал, что Агранов долгое время был информатором Хозяина (так за глаза многие ответственные работники называли Сталина) в ОГПУ, следя за другими чекистами.
Сначала Агранова действительно понизили — в апреле 1937-го его сняли с должности главы ГУГБ, поменяв местами с Фриновским, а уже через месяц — и вовсе убрали из центрального аппарата наркомата, назначив на должность Управления НКВД Саратовской области. Однако и там он долго не задержался. Из Саратова Агранов написал Сталину письмо, в котором предлагал арестовать жену Ленина Надежду Крупскую и одного из главных партийных лидеров Георгия Маленкова.
Однако вместо этого в Саратов с «ревизией» приехал сам Маленков, который тогда ездил по стране, проверяя деятельность партии и спецслужб (фактически — для партийных «чисток»). В июне 1937-го Маленков доложил Сталину об обстановке в области: «Ознакомление с материалами следствия приводит к выводу, что в Саратове остается до сих пор неразоблаченной и неизъятой серьезная правотроцкистская шпионская организация. Агранов, видимо, и не стремился к этому. <…> Сам аппарат Саратовского УНКВД до сих пор остается нерасчищенным от врагов <…> Агранов ничего в этом отношении не сделал. На основании этого считаем целесообразным Агранова сместить с должности и арестовать».
Пожелание исполнили — уже 20 июля Агранова задержали прямо на рабочем месте. Его привезли в Москву и поместили в СИЗО Лефортово. Однако никаких обвинений чекисту долгое время не предъявляли. 23 июля тот написал письмо на имя Сталина, в котором каялся в своих ошибках, главной из которых была та самая фабрикация дел, сделавшая его одним из известнейших энкавэдэшников.
«Моя величайшая ошибка заключалась в том, что я без всесторонней проверки допустил запись этих [подложных] показаний в протокол и оказался, таким образом, на поводу у подследственных, а также у некоторых своих следователей, занимавшихся, как оказалось, преступным подсказыванием арестованным отдельных фамилий. Я понимаю, что такое отсутствие элементарной критики и перепроверки в таком важном деле непростительно. Мне казалось, что я делаю все, что в моих силах, что я вскрыл подлинные гнезда троцкистской и правой сволочи… Мучительно переживаю этот свой провал. Тяжело переживаю то, что оказавшись не на должной высоте, как руководитель аппарата УНКВД, я ненароком ввел и Народного Комиссара т. Ежова, и ЦК партии в заблуждение… Прошу простить мне мою тяжкую вину перед ЦК партии», — писал чекист.
1 ноября 1937-го на стол Сталина лег расстрельный список, в котором была и фамилия Агранова, однако тот ее вычеркнул — то ли сработало письменное покаяние чекиста, то ли сентимент диктатора к старому знакомому по ссылке. Но это лишь продлило мучения Агранова на 9 месяцев. 26 июля 1938-го Сталину принесли новый список людей, подлежащих «суду Военной коллегии Верховного суда СССР по первой категории» — то есть к суду, итогом которого должна была стать казнь. В перечне из 139 человек фамилия Агранова шла первой. Сталин написал на документе резолюцию: «За расстрел всех 138 человек», вычеркнув из списка лишь одного — им был не Агранов.
В течение нескольких дней после этого Агранова обвинили в «принадлежности к антисоветской троцкистской организации», а также в фальсификации следственных документов и участии в незаконных арестах граждан. Тот свою вину признал. 1 августа 1938-го Верховный суд вынес приговор — расстрел. Его привели в исполнение в тот же день на печально известном полигоне НКВД «Коммунарка». Несколько недель спустя в том же месте как «жена врага народа» была расстреляна его супруга Валентина Кухарева.
Об Агранове вспомнили после смерти Сталина и развенчания культа личности — в 1955-м дочь чекиста обратилась к властям с просьбой о пересмотре его дела. Казалось, что это вполне реально — оказавшийся у власти Никита Хрущев относился к нему с пиететом. «Яков Агранов, замечательный человек, твердый чекист. Раньше он работал в Секретариате у Ленина. Честный, спокойный, умный человек. Мне он очень нравился. Потом он был особоуполномоченным по следствию, занимался делом Промпартии. Это, действительно, был следователь! Он и голоса не повышал при разговорах, а не то чтобы применять пытки. Арестовали и его и тоже казнили», — писал Хрущев в своих мемуарах «Время. Люди. Власть».
Однако Главная военная прокуратура СССР отказала в пересмотре дела. «Материалами дела и дополнительной проверкой полностью доказана вина Агранова в систематическом нарушении социалистической законности в период его работы в органах НКВД», — говорилось в постановлении. В итоге реабилитировали в 1950-е только супругу чекиста.
Попытки реабилитации Агранова предпринимались его дочерью и в последующие годы, особенно после развала СССР. Одна их них оказалась успешной — в 2013-м Главная военная прокуратура России приняла решение о реабилитации. Однако затем она пересмотрела решение и с соответствующим заключением обратилась в Верховный суд — тот отменил предыдущий вердикт и в очередной раз признал Агранова не подлежащим реабилитации.